Дитя общины
Шрифт:
Потом у Эльзы появилась хорошенькая квартирка, хорошенькая шляпка и хорошенькие платья, и она перестала быть миловидной девочкой со светлыми косичками. А «один господин» перестал быть неизвестным, так как оказался он господином Симой Недельковичем, большим начальником в министерстве. Все очень хорошо устроилось, и это спокойное тихое гнездышко стало настоящим раем, в котором высокий сановник играл роль добронравного Адама, Эльза – Евы, перепробовавшей всевозможные сорта яблок, а Юлиана вполне справилась бы с ролью змия, если бы министерский начальник вовремя не почувствовал
Эльза, оставшись в одиночестве, без материнской заботы и родительских советов, полностью доверилась своему попечителю и за шесть лет так привыкла к его советам и наставлениям, что стала считать его отцом. Но это последнее обстоятельство почему-то так рассердило его, что он бросил Эльзу.
Как раз в то время, когда Неделько появился в доме мастерицы Юлианы, любящая мать получила письмо от дочери, в котором та сообщала недобрую весть, что брошена на произвол судьбы. Юлиана до того расстроилась, что тотчас отшлепала Неделько, который с ее дочерью Эльзой был совершенно незнаком.
Между матерью и дочерью завязалась оживленная переписка.
В первом письме дочь сообщала о прискорбном событии; во втором – проклинала господина начальника; а в третьем – извещала мать, что господин начальник женится.
В своем первом письме мать советовала дочери утешиться; во втором – написать господину начальнику и пригласить его к себе; а в третьем – она советовала дочери отомстить ему.
На последнее письмо дочь ответила, что согласна и непременно отомстит, но спрашивала у матери, как это сделать, и мать ответила, пусть немедленно приезжает к ней. Здесь они обо всем договорятся, у Юлианы уже есть план мести.
И вот в один прекрасный день прибыл экипаж, которого с нетерпением и слезами на глазах ожидала мастерица Юлиана. Из экипажа появилась Эльза, в дорожном костюме и мягкой соломенной шляпке на голове. Она легко, как серна, бросилась в объятия матери и утонула в прачкиных слезах.
Потом они вошли в дом и говорили долго и обстоятельно обо всем, что было и чему надлежит быть. Заботливая, любящая мать наставляла дочку так:
– У меня тут есть младенец, дали мне его на воспитание, но дела никому до него нет. Возьми-ка ты его с собой в Белград, отнеси к господину начальнику и оставь у его дверей на следующий день после свадьбы. И положи там же записку, что это его ребенок. Лучшей мести не придумаешь.
Эльза охотно согласилась с этим планом, потому что лучшего способа отомстить начальнику и в самом деле не было. Итак, план был принят, и Эльзе с Неделько надлежало на другой же день тронуться в путь.
Пока мать и дочь разговаривали о мести, Неделько лежал в бельевой корзине с чьим-то грязным бельем и блаженно играл никелированной соской и той самой погремушкой, которую на память о счастливых денечках он получил от господина Васы Джюрича, сожалевшего о тех же счастливых денечках не меньше Неделько.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. Чувство семинариста Томы, несколько отличное от чувства Неделько
На заре экипаж затарахтел по мостовой, а потом
На экипаже поднят верх, и под ним, кроме Эльзы с Неделько, сидит еще один путник, которого кучер с разрешения Эльзы взял до ближайшего городка, где путники собирались остановиться на ночлег.
Этот путник был молодым человеком, тонким, как тростинка, и прозрачным, как голодный комар. Длинноволосый, он был одет в белые пикейные брюки и какой-то безобразный пиджак, скроенный, казалось, на грузного архимандрита. С первых же его слов выяснилось, что путника зовут Томой и что он семинарист.
Потом всю дорогу Тома задумчиво молчал и вежливо жался к краю сиденья, боясь потревожить Эльзу, которая держала на коленях Неделько. Когда Эльзе надоело молчать, она спросила, чтоб завязать какой-никакой разговор:
– А вы далеко едете?
Семинарист сперва ужасно смутился, но потом взял себя в руки и тонким девичьим голосом ответил:
– Недалеко, до первого города.
– А зачем вам туда? – продолжала спрашивать Эльза.
Тома быстро осмелел и непринужденно поддержал разговор:
– Барышня… то есть, это, наверно, не ваш ребенок?!
– Мой, – ответила Эльза и сделала материнское лицо.
– Значит, сударыня, – продолжал семинарист Тома, – история моя удивительна, вернее, не столь удивительна, сколь интересна.
– Ну? – произнесла Эльза, проявив интерес к истории Томы.
И Тома начал свой рассказ тем ровным, нежным, монотонным голосом, каким поют херувимскую.
– Видите ли, я изучал богословие и с отличием закончил три курса духовной семинарии. Мне не терпелось закончить семинарию, чтобы стать священником… Ах, сударыня, быть священником – это мой идеал. Представьте себе только: я – батюшка, идеальный священник… Ряса, церковная служба, епитрахиль, причастие, слово… слово божье, слово, которое я произносил бы каждое воскресенье наизусть… подумайте только, наизусть…
Рассказывая, Тома возбудился необычайно и, казалось, заговорил «на шестый антифонский глас». И бог знает что он наговорил бы в таком состоянии, если бы Неделько не разорался так неистово, что его принялись успокаивать и Эльза, и семинарист Тома, и даже кучер, которому надоел рев.
Тома оказался настолько услужлив, что взял Неделько к себе на колени, чтобы дать госпоже Эльзе отдохнуть, а сам, покачивая ребенка, продолжал рассказывать:
– Но, сударыня, господь всемогущ, пути его неисповедимы, веления неоспоримы. Я хотел стать священником, и на тебе… решил идти в актеры.
– Ай-ай-ай! Как же это получилось? – спросила Эльза.
– Не знаю, веленье божие! – пожав плечами, сказал семинарист Тома и понизил голос, будто пел «на седьмый глас».
– А как вы узнали об этом велении? – простодушно спросила Эльза.
– Как?… Во сне. В нашем городке недавно гастролировал один маленький театр, который сейчас находится в том городе, где вы собираетесь заночевать, а я останусь, потому что меня приняли в труппу. Вот и письмо, которым директор труппы извещает меня, что я принят.