Дитя Ойкумены
Шрифт:
– Но что вас задержало? Обычно вы пунктуальны, как столичный экспресс!
– Вы правы, друг мой. Сущие пустяки. Ваша ларгитасская бюрократия… – опомнившись, герцог сменил тему. – Впрочем, не будем о грустном. Нас ждет бар «Катарсис»! Я взял на себя смелость сделать предварительный заказ. Надеюсь, вы не разочаруетесь.
– Погодите, дорогой герцог. Я… проклятье, совсем из головы вылетело…
Гоффер выхватил коммуникатор – так десантник выхватывает лучевик – и сунул нос в развернутую голосферу.
– Позор на мои седины! – никаких седин в каштановой
– Оставьте, сеньор Гоффер! Вы слишком беспощадны к себе…
– Беспощаден? Я слишком мягок! Как я мог забыть про лимит приглашений? Мало того! Перебросить входящие на «запасник» – это ли не преступная халатность?! Три сообщения из службы миграционного контроля! И я их бездарно проворонил! В петлю меня! На дыбу!
Регина подумала, что сейчас похожа на отца после «Страсти и власти». Она ничего не понимала! А дядя Клаус, того и гляди, начнет рвать на себе волосы.
По счастью, рядом была Линда.
– Что за цирк, Ли? – шепотом спросила Регина.
– Папа исчерпал лимит приглашений. Теперь у герцога проблемы с визой.
– Какой лимит?
– Годовой. Если инопланетник оформляет визу на Ларгитас, ему нужно приглашение. Для рабочей визы – от организации, для частной поездки – личное, от гражданина Ларгитаса. А туристических виз у нас нет вообще.
– Ну и что?
– А то, что на приглашения есть лимит. Папа – секретарь КПЧ, у него лимит большой. Двенадцать личных в год, не считая служебных. Вот он и не считал! Лимит закончился, и на герцога не хватило.
– Как же Оливейра прилетел?
– Не знаю. Наверно, сразу не проверили папин лимит. Выдали визу, а потом спохватились. У герцога въезд только на Сону, без посещения планеты. По упрощенной процедуре. Вот в службе и недоглядели…
– Герцога выгонят с фестиваля? Отправят на Террафиму?!
– Вряд ли. Раз уж прилетел, и сами проморгали… Нервов, конечно попортят выше крыши. Справки, подтверждения, всякие там дополнительные регистрации… Продлевать каждые сутки придется. Мне папа рассказывал.
– Ничего себе! Он же герцог!
– Ну, герцог…
– И на Ларгитасе бывал, и не энергет…
– Энергета бы вообще к нам не пустили! Только по служебной, – достав уником, Линда нашла в вирте какую-то статью. – Вот, смотри: «…в случае стратегической заинтересованности в визите со стороны правительства Ларгитаса или руководства государственной компании не ниже класса А-2, при наличии документального подтверждения, заверенного…»
– Оливейра говорил, что прилететь к нам непросто. Я думала, он шутит…
Обернувшись, Регина обнаружила, что диспозиция изменилась. Ее отец куда-то направился быстрым шагом, и явно не в сторону бара. В движении капитана чувствовалась целеустремленность перехватчика, идущего наперерез нарушителю. Смокинг больше не смотрелся на нем чужеродно: казалось, Теодор ван Фрассен вновь облачен в военный китель. Да и Клаус Гоффер прекратил казниться, взяв себе очередной мартини. А герцог
– Я глубоко признателен вам и вашему мужу! Но, право же, не стоило утруждать…
– Что вы, сеньор Оливейра! Зачем иначе нужны друзья? В этом году мы не использовали ни одного приглашения. Мой муж переоформит документы на себя – и вас больше никто не побеспокоит…
– Я в долгу перед вами!
– Ни в малейшей степени! – Анна-Мария улыбнулась дочери, приплясывающей на месте: так Регине хотелось кинуться вслед за отцом. – Это самое меньшее, что мы могли для вас сделать.
Ограничения, думала Регина. Мама часто повторяет это слово. Вся ее работа – в этом слове. Ограничения оформляют счастье, говорит мама. Значит, герцог сейчас счастлив? Ограничение исчезло, и пришло счастье? Я вижу, что он благодарен. Но счастлив ли? Не знаю. Не вижу. Заберись я глубоко-глубоко в сознание Оливейры, поищи в чуланах, вскарабкайся на антресоль – может, там найдется оно, счастье?
Ограничения, думала Анна-Мария. Странная в частностях, нелепая на первый взгляд, раздражающая и ненавистная, система ограничений заменяет обществу то, что у человека называется «волей к жизни». Банально? Да. Но отними у общества эту волю, убей ее вместе с большинством солдат ее армии – ограничений! – и самая могучая империя встанет на путь гибели. Тирания и утопия в этом смысле близнецы.
Что думал Оливейра-ла-Майор, не знал никто.
III
– …Фома, ты видел? Нет, ты видел?!
– Ага!
Теодор ван Фрассен блистал. На пороге «первого юбилея мужчины» – так адмирал Рейнеке называл пятидесятилетие – капитан был в прекрасной форме. А то, что здесь не турнир, даже лучше. Можно покрутить «экзотику», которой не место на соревнованиях. Например, правую подрезку с полного косого винта…
Два вертикальных поля с разметкой, прозрачные для зрителей. Между ними – два круглых изоморфных батута диаметром девять метров. Сетка – на три метра от пола. Игроки взлетают в воздух, легко меняя угол полета. Каждый удар звучит наособицу – гул, шипение, вкрадчивое «чпок».
Свист мяча.
Подрезка отскоком от поля ушла резко вниз. Мяч «стек» на батут соперника. Теннисист распластался в отчаянном нырке – и не дотянулся. «Переход подачи», – вспыхнуло вирт-табло.
В спорткомплекс Регину вытащил папа. С утра пораньше. «Подъем, спящая красавица! – бодро возвестил коммуникатор. – На зарядку стано-вись!» И разразился бравурным маршем, от которого Регина вылетела из постели, как ужаленная.
Сна – ни в одном глазу.
Разумеется, она не смогла отказать себе в удовольствии разбудить Линду. «Вставай, соня! Коллапс Вселенной проспишь!» Гофферы-старшие видели десятый сон; маму соблазнить не удалось – она предпочла салон красоты. Красота требует жертв, сказала Анна-Мария. Регина хмыкнула. Она как-то составила матери компанию – и решила, что в салоне и клиентки, и визаж-мейстерши больше похожи на хищниц, чем на жертв.