Дитя падшего бога
Шрифт:
Сгэйль отошел к сосновой рощице и знаком пригласил Мальца последовать за ним. Повернувшись спиной к стоянке, эльф опустился на одно колено и дождался, когда пес встанет перед ним.
— Выслушай меня, — прошептал Сгэйль. — Твои сородичи… во всяком случае те, кто подобен тебе телесным обликом… защищали и охраняли мой народ с незапамятных времен. Я хочу, чтобы ты поклялся их кровью. Поклянись никому не открывать дороги, по которой мы пойдем, и того, что мы узнаем в конце этой дороги. Я веду этим путем Лиишила, потому что дал слово так поступить, но зачем, для чего мы здесь — я
Малец переступил с лапы на лапу, глянул за спину Сгэйлю — туда, где остались его спутники. Когда он снова обратил взгляд на эльфа, его мощные челюсти чуть заметно подрагивали, словно в беззвучном рычании, хотя на самом деле пес не рычал. Наконец он моргнул и отрывисто гавкнул.
Сгэйль достаточно часто был свидетелем подобных сцен и знал, что означает этот краткий лай, а потому вздохнул с облегчением:
— Благодарю.
Он выпрямился, посмотрел наверх, за гранитные ступени предгорий. Вглядевшись в самую невысокую гору, Сгэйль едва различил ее вершину, скошенную, растрескавшуюся, — жерло древнего вулкана. Издалека гора ничем не отличалась от соседних пиков.
Малец уже успел вернуться на стоянку, когда Сгэйль наконец двинулся назад.
Чейн потерял счет ночам. Они пробирались на восток через Коронный кряж, спускались в долины и ущелья, поднимались на седловины и перевалы между высокими пиками — и так до бесконечности. Лишь когда небо впереди, на востоке, начинало светлеть, они позволяли себе остановиться и, наскоро разбив лагерь, заползали в палатки и, укрывшись от дневного света, проваливались в сон. С наступлением сумерек они вставали и снова выходили в путь.
Пятеро оставшихся диких вампиров ослабели от голода. Чейн через ночь-две поил их чаем, а Вельстил — гораздо реже — раздавал по глотку жизненной силы, хранившейся в склянках коричневого стекла. А затем окрестности начали изменяться.
Все чаще им встречались по пути высохшие, скрюченные деревья, все чаще между пластами снега чернели пятна обнаженной земли. Вскоре полосы дерна и заросли кустарника стали привычной деталью пейзажа, и наконец удручающе однообразное зрелище — мерзлая земля и груды камней — осталось в прошлом.
— Берег, верно, уже недалеко, — сказал как-то ночью Вельстил, вглядываясь в темноту за каменистой седловиной между склонами двух гор. — Останься с дикими тут и обустрой лагерь. Я пройду немного вперед, поразведаю.
Чейн не стал утруждать себя ответом и огляделся по сторонам, выискивая подходящее место для палаток. Темноволосая молодая женщина топталась у него за спиной, не отходила ни на шаг. От нее неизменно было больше пользы, чем от других диких. Если бы только она могла говорить: Быть может, она поведала бы Чейну о своих научных изысканиях… бывшихнаучных изысканиях.
Вельстил рявкнул на диких вампиров, повелев им оставаться на местах, и ушел.
Чейн отогнал праздные мысли, но тоска по разумной, ученой беседе очень скоро вернулась к нему. Он закрыл глаза и мысленно представил себе Винн — смуглое овальное
Глухие шлепки вырвали его из грез, и он открыл глаза. Темноволосая женщина заползла на усыпанный камнями склон и стояла на четвереньках перед отвесной скальной стеной. Это она хлопала по камню ладонью, чтобы привлечь внимание Чейна. Все-таки у нее сохранилось некое подобие человеческого разума.
Чейн поднялся на склон. Женщина нашла место, где у стены можно было натянуть холст и устроить для них укрытие от солнечного света. Она взяла у Чейна сверток холста, и они принялись за дело. Чейн уже почти закончил свои труды, когда женщина схватила конец веревки, которую он держал в руке, и принялась обматывать веревку вокруг вогнанного в землю колышка.
Он вдруг указал на себя и более сипло и глухо, чем обычно, проговорил:
— Чейн… меня зовут Чейн.
Ответа он не ждал. Ему просто отчаянно хотелось услышать хоть какой-то осмысленный звук после ночи, проведенной под животный гам диких вампиров и затяжное молчание Вельстила. Женщина перестала возиться с веревкой и подняла взгляд на Чейна.
Ее волосы превратились в растрепанную копну, на мертвенно-бледном лице едва можно было различить россыпь выцветших веснушек. Она показала на себя:
— За… бел…
Эти два слога, произнесенные так медленно и с таким трудом, потрясли Чейна до глубины души. Он присел на корточки, и женщина отпрянула от него.
— Забел… — повторил он. — Это твое имя?
На языке у него вертелась сотня вопросов, но он сдержался. Женщина принюхалась, склонив голову к плечу, затем махнула рукой в сторону неба на востоке и снова принялась возиться с веревкой.
Чейну не было нужды смотреть на восток. Позади него, над вершинами гор, уже разливался серый предутренний свет.
Другие дикие вампиры пришли в возбуждение. Курчавый мужчина пытался ползти по земле, сдавленно поскуливая от бессилия. Вначале Чейн подумал, что диких взволновало приближение восхода, но затем он увидел, куда именно силится добраться курчавый, — и остолбенел от изумления.
Под кривым высохшим деревом стоял, прислоненный к стволу, дорожный мешок Вельстила.
Иногда пожилой вампир после изнурительного перехода оставлял свой мешок неподалеку от себя, так чтобы держать его в поле зрения, но никогда прежде не бросал его без присмотра. Даже в Веньеце, когда они оказались отрезаны от города и лишились почти всего своего имущества, дорожный мешок Вельстил сохранил.
Курчавый вампир, за которым зорко наблюдали его сотоварищи, отчаянно извивался на земле, но сумел продвинуться вперед только на пару дюймов. Истощение и зверский голод заставляли его ослушаться повеления Вельстила — он прекрасно знал, где именно хранится заключенная в склянки жизненная сила.
В те времена, когда Чейн и Вельстил путешествовали вдвоем, они соблюдали правила учтивости, как это надлежит аристократам, пускай и превратившимся в вампиров. Тогда Чейн уважал право Вельстила на личные тайны. Со временем, однако, он понял, что трезвый, лишенный эмоций разум, которым бахвалится Вельстил, — не что иное, как фальшивая поза. Что же до самого Чейна…