Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
Анн вернулся в грот. Перрина сидела перед расселиной в скале, немного похожей на бойницу, через которую видны были река и мельница. Он присел рядом. Посмотрел на нее. Она не обернулась – продолжала пристально глядеть на реку через отверстие в скале. Анн видел ее нежный профиль.
– Поговорите со мной! – попросил он.
– О чем, сеньор?
– Не знаю. О том, что вы любите больше всего…
Мельникова дочка, казалось, поколебалась мгновение, потом решилась.
– Тогда о воде. Я – дитя реки. Послушайте сами, взгляните, как она красива!
Анн приблизился, чтобы посмотреть через отверстие. Мимоходом его щека коснулась щеки Перрины. Сквозь трещину видно было только колесо, крутившееся плавно и размеренно…
Девушка продолжала:
– Моя комната как раз над мельничным колесом. Я слышала говор воды с тех самых пор, как родилась. И научилась понимать его гораздо раньше, чем речь моих родителей.
– И что она вам говорит?
– Отвечает на мои вопросы. Дает советы. Я делаю все, что она мне скажет. Вот сюда я и прихожу ее слушать. Беру лодку, переплываю через речку и сажусь здесь. На этом самом месте, где мы сейчас…
Перрина поговорила еще немного о милой ее сердцу реке, а потом и сама отважилась задать своему сеньору некоторые вопросы. Анн отвечал ей, испытывая несказанную радость. Он заметил, что, быть может, впервые в жизни говорит о чем-то помимо учебы и повседневных забот. Он говорил ради удовольствия быть услышанным, ради того, чтобы видеть, как вспыхивает искорка интереса в больших карих, немного мечтательных глазах, как приоткрываются губы его собеседницы, обнажая белые зубки.
Для Перрины же это был сон наяву. Ее удивление и страх испарились. Она просто слушала красивого юношу, своего ровесника с таким теплым, ласкающим слух голосом. Юношу, который при этом был ее сеньором. Разве выпадал еще какой-нибудь деревенской девушке такой прекрасный май? Никогда в жизни не забудет она этот день. Много, даже очень много лет спустя, даже после того как она выйдет замуж и нарожает кучу детей, даже состарившись, она все еще будет беседовать об этой встрече со своей подругой – текучей водой…
Но самые прекрасные мгновения коротки. Перрина вдруг осознала, что день тускнеет. Поскольку Анн замолчал, она улыбнулась ему.
– Нам пора расстаться, сеньор. Верните мне мой поцелуй.
Анну показалось, что после долгого полета он упал на землю.
– Уже?
– Кажется, я слышала сову.
Перрина приблизила к нему лицо и застыла. Он понял, что она ждет поцелуя. Вопрос сам собой сорвался с его губ:
– А что будет, если я не поцелую вас?
Перрина вздрогнула.
– Молчите! Это было бы ужасно!
– Почему?
– Если парень не вернет поцелуй, он отнимает у девушки свободу. Это значит, что он хочет на ней жениться и вернет полученное только в день свадьбы.
Анн проворно вскочил.
– Тогда я забираю вашу свободу! Я хочу снова видеть вас здесь и говорить с вами, как сегодня.
Перрина бросила на него отчаянный взгляд.
– Умоляю, сеньор!
Но Анн уже взялся за узду Безотрадного, который все это время смирно стоял в гроте, и вышел.
Вернувшись в замок, Анн немало позабавился досадой, которая проступила на лицах знатных девиц. На вопрос прадеда он ответил, что заблудился, чем изрядно удивил его. В другое время Анн ужаснулся бы подобной дерзости, близкой к нахальству, но на сей раз счел свой ответ, напротив, очень забавным и во время пира, завершавшего майский праздник, ел и пил от души.
Собственно, он желал только одного: поскорее оказаться в алхимической лаборатории, чтобы осмыслить все, что с ним произошло сегодня…
После того как девушки, цвет бретонской знати, довольно хмуро попрощались с ним, когда, наконец, откланялся последний гость, Анн пожелал спокойной ночи Франсуа. Прадед по-прежнему был несказанно удивлен поведением юноши. А тот поскорее побежал в Югову лабораторию. Быстрее, чем когда-либо, он очистил полки от фальшивых книг, под конец сбрасывая их прямо на пол, и устроился перед маленьким письменным прибором, который поставил на соломенный тюфяк, освобожденный от алхимических инструментов.
Анн схватил перо. Теперь ему надо найти верные слова. Ибо в этот первый майский день 1426 года произошло нечто совершенно необычайное! Но что именно? Он надолго застыл с пером в руке, не в состоянии привести в порядок обуревавшие его мысли и чувства. И тут вдруг раздался волчий вой.
Как и обычно, Анн подошел к бойнице, чтобы послушать его. Но, к своему удивлению, уже не ощутил ни дурноты, ни тревоги, прежде накатывавших на него всякий раз при этом звуке; у него не пересохло в горле, дыхание не прерывалось, в висках не стучало. Наоборот, юноше даже приятна сделалась тягучая жалоба, долетавшая к нему из ночи. Волчий вой не только не ужасал его, но был ему любезен!
Юноша вернулся к письменному прибору и задумался. Как такое могло случиться? И вдруг его осенило: этот вой нравился ему именно потому, что был зовом любви. Волки влюблены, и он – тоже!
Он влюблен! Эта очевидность поразила его как вспышка молнии. Он влюблен в карие глаза, что задумчиво смотрели на него, в гладкую щеку, которой он коснулся, в нежные губы, приникшие к его губам… И словно для того, чтобы увериться в этом, Анн произнес в крошечной каморке:
– Перрина, я люблю тебя.
И тотчас же, как при падении, у него засосало под ложечкой. Нечто похожее он ощущал и в предыдущие дни, слушая волков Куссона, но сейчас в его душе больше не было никакого смятения. Наоборот, это было чудесно, упоительно!
Если бы он находился не в потайной комнате, существование которой нельзя открывать никому, он бы засмеялся, запел, закричал от радости. Его счастье казалось безграничным. Ему хотелось немедленно побежать к гроту, чтобы вновь встретить там Перрину, и говорить, говорить с ней…
Что он и сделал на следующий день, едва закончив урок с мэтром Соломоном. Перрина пришла не в белом платье – в другом, попроще, удивительного серо-голубого цвета, немного похожего на цвет реки. Анн нашел ее еще более привлекательной, чем вчера. И как он смог провести столько часов без нее?