Дитя Всех святых. Цикламор

Намьяс Жан-Франсуа

Она сидела на том же самом месте, глядя на реку через «бойницу». Девушка вовсе не показалась удивленной, когда вошел молодой сеньор. Она повернулась к нему и просто сказала:

– Верните мне мой поцелуй.

– Перрина, я люблю вас!

Перина никак не отозвалась. Анн удивился.

– Вы не слышали?

– Нет, сеньор. Я слышала только воду, которая говорила со мной.

– И что она вам сказала?

– Что вы должны вернуть мне мой поцелуй.

И так было почти каждый Божий день. Анн приходил в пещеру, и Перрина оказывалась там, ни печальная, ни веселая, но, скорее, покорная судьбе. Обернувшись к реке, она внимала

рассказам Анна о его любви и напрасно просила вернуть ей поцелуй, сделавший ее пленницей…

Пришло лето. Настали теплые, погожие, даже прекрасные дни. До Анна больше не доносился вой волков, его собратьев. Их любовная тоска завершилась, но сам он любил по-прежнему… Потом, в свой черед, наступила осень. В этом году ее краски показались ему особенно восхитительными. Анн провел в Куссоне ровно год, но ему мнилось, что он прожил здесь уже целую жизнь.

***

Анн хотел сохранить свои встречи с Перриной в тайне. Добираясь до грота, юноша старался никому не попадаться на глаза, петлял. Но о его связи с девушкой в сеньории прознали быстро, и, разумеется, поставили в известность Франсуа – тем самым, разбудив в его сердце дорогие воспоминания о былом.

Ведь именно здесь, в Куссоне, в том же возрасте, что и правнук, Франсуа де Вивре познал свою первую любовь. Встреча с той девушкой произошла на морском берегу, на пустынном пляже… И вот, в один из погожих дней той осени, Франсуа испытал непреодолимое желание снова побывать там.

Анн, собиравшийся поехать к своему гроту, увидел, что его прадед куда-то отправляется один, верхом. Это оказалось совершенной неожиданностью. Прежде тот никогда и никуда не ездил в одиночестве. Юноше стало так любопытно, что он решился последовать за ним. С Перриной можно увидеться и завтра.

Путь оказался не близкий. Франсуа направился к югу, в сторону моря. Следуя один за другим, оба всадника, в конце концов, достигли берега.

Был отлив… Песок, весь в мелких складках, простирался так далеко, что первые волны были едва видны. Дул довольно сильный ветер, и по ясному небу, меняя очертания, быстро проносились облака. Сильный запах йода бил в ноздри.

Франсуа де Вивре спешился. И бросил не оборачиваясь:

– Можешь приблизиться, Анн!

Юноша вздрогнул. Удивительно, но, несмотря на возраст, этот старец сохранил необычайную остроту чувств! Анн пришпорил Безотрадного и, поравнявшись с прадедом, пробормотал те же слова, что и той ночью, когда тот застал его в алхимическом кабинете:

– Монсеньор, я не хотел…

– Совать нос в мои секреты? Это и впрямь один из них – но не от тебя. На этом пляже я встретил свою первую любовь.

– Монсеньор…

– Я хочу поговорить об этом с кем-нибудь. Пусть это будешь ты, а не кто-то другой. Она была дочкой рыбака, чьи родители погибли в море. Жила в бедности. Ее звали Маргариткой, потому что она родилась в пасхальный четверг [3] …

Анн онемел. Если прадед ведет себя с ним так, значит, ему известно о приключении с Перриной. Может, даже и вся сеньория знает. Страх в душе юноши боролся со стыдом. Но Франсуа, казалось, ничего не замечал. Он продолжал рассказывать, обращаясь не столько к своему потомку, сколько к самому себе.

3

По-французски

«маргаритка» – pвquerette, то есть «пасхальница». (Прим. перев.)

– До чего странная вещь – человеческая память! То, о чем я сейчас вспоминаю, случилось больше семидесяти пяти лет назад, а я помню это гораздо отчетливей, чем все случившееся вчера.

Анн понял: прадед хочет, чтобы он спросил его о чем-нибудь. Поэтому пересилил свое смущение:

– О чем вы разговаривали с той девушкой?

– Она поведала мне чудесные истории, я такие слышал только от нее одной… Видишь те две скалы?

В той стороне пляжа, куда показывал прадед, Анн различил большую плоскую скалу, усыпанную ракушками, а напротив нее – другую, вытянутую вверх.

– Это статуя юноши и русалочья могила…

Голос Франсуа де Вивре сделался отдаленным – таким же недосягаемым, как воспоминания, всплывавшие из глубин его сердца.

– Пока не появился рай земной, рассказывала она, существовало только по одному животному каждого вида. Не было ни самок, ни самцов, и смерть тогда была неведома. И вот однажды на этот пляж приплыла русалка. Но море и ветер случайно выточили из камня статую юноши дивной красоты. Когда русалка увидела это чудо, ее охватило неведомое доселе чувство, и она стала петь. Она пела так долгими днями – и умерла от изнеможения и тоски. Остальные животные похоронили ее под этим плоским камнем. Но они слышали русалочью песню. И тоже повлюблялись друг в друга и поумирали от тоски.

Франсуа зашагал в сторону двух скал, ступая по складчатому песку. Анн пошел следом. Слушая повествование, он думал о Перрине: сейчас она одиноко сидит в гроте, глядя на мельничное колесо через бойницу.

А рассказ тек своим чередом, как морская или речная вода:

– Тогда Бог заново создал животных, но уже парами: они-то и стали жить в раю земном. Но русалку в наказание Господь решил воссоздать одну, без спутника. С тех пор она и поет в море о своей любви морякам, которые похожи на эту статую…

Они как раз приблизились к плоской скале, которую называли русалочьей могилой. Франсуа опустился на камень и стал смотреть в небо. Анн понял, что пора оставить старика в одиночестве, и повернул назад, не сказав ни слова.

Франсуа видел, как тот удаляется, потом садится на коня… Только когда юноша скрылся с глаз, старик обнаружил подлинную причину, которая привела его на этот пляж как-то раз, очень давно, много лет спустя после того, как они расстались, уже после своей смерти, Маргаритка явилась возлюбленному во сне и обещала прийти в его последний день, чтобы помочь при переходе от жизни к смерти. Если обещание о ста годах, которые ему суждено прожить, верно, то через десять с небольшим лет они встретятся.

Франсуа вытянулся на плоской скале и стал смотреть в осеннее небо. Маргаритка много говорила об облаках. Например, что среди них можно увидеть образы ушедших. Он пересмотрел их все и, наконец, обнаружил ее лицо. Она ему улыбалась, но, по своему обыкновению, с серьезным видом морщила лобик. Потом запела русалочью песенку, трогательно, чуть картавя. Тогда он стал подпевать. Никогда, за все семьдесят пять с лишним лет, он не забывал эти бесхитростные слова:

Отлив мне рыцаря принес Прилив уносит прочь.