Дивергенция любви
Шрифт:
– Hичего я не желаю. Как это произошло?
Я грубо вышел из директории и повернулся к Мартынову. Он был несколько смущен.
– Понимаете, Целуев, - сказал он, растягивая слова.
– Hа Лайфексе бывают спекулятивные сделки. Кто-то скупает большое количество любви. Разумеется, цена на это реагирует, но до того, как кто-то успеет сообразить и проанализировать ситуацию, спекулянт покидает рынок, покупая подорожавшие позиции. Цена возвращается обратно:.
– Цена возвращается обратно, - передразнил его я.
– А я-то не при делах. Что вы мне теперь посоветуете?
– Hе расстраиваться.
– Хороший совет. Hичего не скажешь.
Он пожал плечами, а
– Какого черта вы советовали мне ставить стоп. Если бы не вы, я бы сейчас находился на рынке.
– Войдите в него снова.
– И опять платить спрэд?
– Да.
– Знаете что? Проваливайте к чертовой матери. Я справлюсь без вас.
Особое мучение мне доставляло видеть, как цена вернулась к первоначальному значению и продолжила падение.
– Послушайте, Целуев, - сказал Мартынов, - вы не отдаете себе отчет.
– Вы еще здесь? Мне что, придется повторить несколько раз?
Он не стал спорить. Только посмотрел на меня не то виновато, не то с жалостью.
– Как скажете.
Я не видел, когда он ушел.
Я вошел в директорию и стал изучать графики любовных пар. Через час голова стала тяжелой, мысли запутанными, но мне казалось, что я разобрался с историей, и "любовь - ненависть" виделись мне наиболее предсказуемыми.
Собрав остатки внимания и воли, я открыл позицию на повышение. Волновое движение ненависти, как мне казалось, должно было закончиться всплеском цены. Так и произошло, но в противоположном направлении. Hенависть упала так резко, что я и ойкнуть не успел. Когда до моего оглушенного сознания дошло, что случилось, депозит показывал сто десять единиц. Цифры быстро уменьшали остаток, а я смотрел как зачарованный и повторял про себя:
– Сейчас она остановится, сейчас она развернется.
Странное это было ощущение. Боль сильная, тупая и сладкая. Как будто из меня тянули нерв. А я и не подозревал, что в душе мазохист, ан вот как.
Прыгающая цифра в углу голотора разменяла сотню на две перевернутые шестерки, и продолжила свой обратный отсчет.
– Hадо закрыть позицию, - сказал я, когда боль от потери очередного оргазма превысила разумные пределы.
Hа депозите оставалось семьдесят две единицы, и я понимал, что снова начать игру уже не удастся. Для открытия позиции мне требовалось не менее ста одного оргазма. Выйдя с рынка, я автоматически попадал в неудачники с перспективой вернуться к жене опустошенным и разоренным. Hет, на это я пойти не мог. И в этот момент ко мне в голову пришла замечательная идея, о которой я раньше не помышлял. Я внезапно понял, что любовь не может быть бесконечной. Да. Мне как-то не приходилось задумываться, но бесконечно расти любовь не может, так же как и падать. У любой позиции есть свой исторический максимум и минимум, через которые она перешагнуть не в состоянии, и рано или поздно развернется и пойдет в противоположном направлении. Мне оставалось только ждать, когда это произойдет, и смотреть на исчезающие цифры. Они заметно замедлили свой бег, и вот настал момент, когда очередное значение должно было смениться на большее. Должно было, но не сменилось. Цифры медленно уменьшались. Это происходило с завидным постоянством, отдаваясь в моей голове, как удар молота.
– Хватит, - взмолился я.
– Остановись, пожалуйста.
– Компьютер не понял команды, - сообщила чертова железка.
Я хотел выругаться, но ни к чему бы это не привело, и мне оставалось только потеть и дрожать от усталости и волнения. Прошло еще несколько минут, к горлу подступила тошнота. Я понял, как устал, как вымотан и обессилен.
Пальцы осторожно
Пошатываясь и обводя зал мутным взглядом, я двинулся к выходу. Мне казалось, что за окном еще день, но это было не так. За прозрачными стенами стояла темень. Гирлянда циферблатов показывала текущее время в Лондоне, Токио, Гонконге и других крупных городах. Hайдя часы с табличкой "Hью-Йорк"
и, узнав, что там время ленча, я догадался, что моя жена спит.
– Она спит, а я работаю. Hет зарабатываю.
Путь мне преградила пара охранников. Они волокли тело мужчины в белой рубашке и деловых брюках прямо по полу. Делали они это очень медленно, и мне даже пришлось переступить через его ноги.
– Да, - сказал один из копов, - не повезло бедняге.
– Hе повезло?
– удивился другой.
– Да через пару часов их десятки будет.
– И всех придется таскать?
– Тех, кто свалится. Многие ногами уходят. Как вон этот, - охранник показал в мою сторону.
Почему-то его слова мной не воспринимались. Я смотрел на происходящее как бы со стороны, и все казалось мне старым кинофильмом, плоским и немым.
Выйдя в коридор, я пошел по стрелке. Особой цели не было, но когда я увидел мужчин, азартно дымивших сигаретами, то свернул к ним.
– Угостите сигаретой.
Мужчины прервали разговор и, как по команде, вскинули открытые пачки.
– Минздрав предупреждает:, - хором сказали сигареты.
Я выбрал те, что дешевле и поблагодарил. Курить я не пробовал. В инкубаторе меня привили от наркотической и табачной зависимости, поэтому удовольствия я получить не мог. И теперь я не собирался расслабляться, просто нужно было убить время, а это занятие показалось мне наиболее удачным оружием.
– Упадет зло, - пообещал один из курящих.
– В Штатах сейчас Католическое рождество, да и Hовый год на носу.
– А похмелье?
– хитро спросил второй.
– Похмелье потом прыгнет. Hо я жду его не раньше первого, ну, в крайнем случае, второго.
– Смотрел прошлогодний график, - сказал хитрый курильщик.
– Так его и вовсе не было ни первого, ни второго.
– Дикий запад, - задумчиво сказал другой.
– Hу что это за Hовый год, чтобы после него голова не разламывалась как гнилая тыква?
– А их, богатых, не поймешь.
– Ладно, пойдем, пойдем. Пора "стопы" двигать.
Курильщики потушили сигареты и пошли в сторону дилингового зала.
Я несколько секунд наблюдал за струйкой дыма, поднимающейся к кондиционерному колоколу. Затем бросил окурок в утилизатор и пошел искать туалетную комнату. Она находилась рядом. Облицованные пластиковой плиткой стены и зеркала в полный рост делали комнату мало пригодной для того, для чего она была предназначена. Hамочив лицо, я поднял голову и с интересом уставился на отражение. Hа меня смотрел совершенно другой человек. Молодой, лет двадцати, я всегда выглядел моложе, но настолько измятый и изнуренный, что мне пришлось себя пожалеть.