Диверсант из рода Нетшиных
Шрифт:
Надо заметить, что Федор тех, самого начала июля, договоренностей придерживался строго — все, что обещал, исполнил, и не сомневался Товтивил, что немало открытий таит в себе еще княжич после своего чудесного воскрешения из мертвых. Князь подвиг к себе по полу ведерную корчагу с холодным квасом, зачерпнул из нее висевшим обочь емкости ковшиком и с удовольствием напился.
Встал, прошелся по комнате, пожал плечами. Тут-то и хлопнула ожидаемо входная дверь — сквозь нее протиснулся внутрь званый Товтивилом Тренята Жемайтский, исполинского вида литвинский рыцарь лет тридцати, неизменно сопровождавший
— Готовы ли на рать назначенные вои? — спросил негромко вошедшего великана.
— Только молви, и через час станут у стремени со всем нужным припасом.
— Хорошо. Проверь оружие и конскую справу. Послезавтра с рассветом выступаем...
______________________
*) Изрой — в те времена литовская гривна, выглядевшая как серебряный слиток пальчиковой формы, примерно равнялась по стоимости одному русичскому рублю.
в которой после осмотра вайделотки Бируте выясняется, что Вайва беременна, и что условия содержания в Кенигсбергском замке подходят ей мало
О том, что его пленница в тягости комтур узнал примерно в конце сентября, когда в его личные покои бурей ворвалась приставленная смотреть — и присматривать! — за Вайвой немка Магда. Было видно, что новость эту вынашивала она в себе явно не первый день, оттого и речь ее была несколько возбужденной — по крайней мере, Альбрехт решил считать так, сделав вид, что не замечает густого и застарелого винного запаха, что исходил от перезрелой женщины.
— Господин мой! Моя подопечная находится под моим приглядом уже три, почитай, месяца, и за это время у нее ни разу не было нечистых дней. Наверное, приглашать к ней господина Якоба, — ученый мейстер Якоб Готтфрид ведал в замке и всей врачебной практикой, и одновременно фармацевтикой — сиречь, изготовлением разнообразных лечебных порошков, пилюль и снадобий, — еще слишком рано, сама она, кажется еще ничего не подозревает. Лекарского осмотра ей пока не потребно, кажется. Ту жмудскую породу, конечно, еще поди пойми. Но у меня-то глаз наметанный! — Магда гордо, как ей показалось, подбоченилась и неожиданно для себя громко икнула. Явно смутилась, укрылась лицом в поднятом белом переднике.
Мейсенский встал со своего кресла, обошел вокруг Магды, внимательно ее разглядывая, обернулся к стоящим чуть поодаль личным слугам и кивнул одному из них:
— Ты, Зигфрид! Спустись вниз и приведи ко мне ту вайделотку, что взяли мы неделю назад на постоялом дворе у Сапеги. Хоть и дают эти жрицы при поступлении в свое сословие, как мне рассказывали, обет девственности, — комтур усмехнулся, — но лечить женские болезни ее должны были уже обучить, и определить, понесла ли дитя на самом деле наша гостья, — тут комендант замка долгим взглядом ожег запунцовевшую Магду. — она должна быть способна. А уж от того, каков жрица сделает вывод, и мы будем принимать решение, как поступать дальше.
Альбрехт сделал еще несколько шагов по комнате, подошел к приоткрытому оконцу, скорее, бойнице, выглянул наружу. На плацу перед высокой башней донжона двумя ровными шеренгами выстроилась полусотня копейщиков, несшая постоянную охранную службу на замковых стенах. Комтур несколько минут любовался увиденной картиной
— Сколько времени ты служишь у меня? Третий десяток? Скажи, я хотя бы раз запрещал тебе пить? Нет. Но я дважды просил тебя делать это умереннее. В третий раз просить я не буду. Я приказываю тебе прекратить свои возлияния вовсе. По крайне мере, до перелома зимы, — при этих словах лицо Магды сначала приняло нормальный цвет, а потом начало постепенно бледнеть. — И смотри мне, не вздумай еще тут при этой жмуди в обморок грохнуться!
Развернулся, пошел к своему креслу. Но вдруг остановился перед ним, не дойдя буквально пары шагов, развернулся и на каблуках и быстро направился к двери, что-то насвистывая. Кинувшимся за ним слугам бросил коротко через плечо:
— Вайделотку привести в комнату к нашей гостье. Там и узнаем результат...
Так толпой и двинулись по мрачным длинным переходам, постепенно поднимаясь с этажа на этаж и обрастая по пути новыми слугами, стремившимся поднести лишний факел или как-то по-иному угодить хозяину замка. Альбрехт был задумчив и казалось, что не обращает на суету вокруг никакого внимания. Несмотря на кажущуюся близость расстояния — всего-то со второго яруса на пятый — по-прежнему пунцовая Магда изрядно запыхалась и то и дело сбивалась с шага.
Когда весь этот кагал, где каждый старался протиснуться к Мейсенскому поближе, ввалился в комнату к пленнице — ну какая из нее гостья! — Вайва сидела на своей лежанке, скрестив на коленях худые руки. Настроение было и так хуже некуда, а тут — такое многолюдье в ставшую сразу очень тесной небольшую комнатку шесть на четыре мелких Вайвиных шага.
Гулять жене (вдове ли?) полоцкого княжича дозволялось лишь раз в седьмицу, да и то только во внутреннем дворе замка, гда за вездесущем камнем нельзя было углядеть ни одного живого листика, ни одной травинки, ни цветка, да и из живности Вайве за все время попадались разве что мелькнувшие пару раз своими горящими в полутемных коридорах глазами кошки, да ютившие где под кровлей высоких башен голуби — этих бесцеремонно-наглых и стремившихся повсюду нагадить птиц Вайва терпеть не могла с детства.
Кормили вроде бы обильно, но как казалось пленнице, однообразно и невкусно. Много мяса — окрестности замка слыли прекрасными охотничьими угодьями, свежая дичина была всегда — много хлеба, много разбавленного для Вайвы и неразбавленного для смотрительницы вина. А вот со свежей зеленью даже летом были перебои, да и овощей иногда хотелось побольше. В результате Магда частенько выносила из комнаты почти полные миски, что-то глухо бормоча себе под нос на родном немецком о зажравшихся жмудинках.
Как следствие, Вайва — и так не без оснований гордившаяся с малых лет стройной фигуркой, — довольно сильно похудела, и без того тонкие руки сделались почти прозрачными, лицо выглядело бледным и нездоровым, даже при легких работах типа обычного вышивания на пяльцах быстро наваливалась усталость. Пышные волосы — тоже предмет когда-то немалой гордости! — начали сечься и ломаться на концах, лишились былого блеска, даже цвет их, казалось, потускнел. Молодая женщина казалась на вид серьезно больной. Она все реже вставала днем со своей лежанки и покидала комнату только ради коротких внутризамковых прогулок.