Длань Одиночества
Шрифт:
Лысый мужчина в форме уборщика, пытался тушить пожар, возникший в конце коридора. Его расстреляли. Брандспойт извивался как змея, плюясь в нападающих. Те подставляли потоку спины. Пасти их были приоткрыты. Возможно, они смеялись. Никас, словно в трансе, пошел сквозь огонь. Он чувствовал жар, но это был гнев внутри. Цинизм просыпался и ворчал.
— Когда? Когда? Когда?
— Уже скоро, — отвечало ухо.
Никас поднимался по лестнице на последний этаж. Его заросшие впалые щеки подергивались. Глаза раскраснелись. Пальцы сжались в кулаки. Он миновал последнюю ступеньку и сразу увидел его. Довольную негативную тварь с большим количеством знаков
Некоторое время Никас смотрел на эту картину. Он не решался двигаться. Вмешиваться. Как будто ждал, что кино, наконец, снимут с паузы и этот адский котел забурлит.
Но ничего не происходило.
Аркас подошел к Максиме. Ее рот был перекошен, белые зубы оскалены. Глаза пытались смотреть на того, кто полз следом.
Никас склонился над ней.
— Гав!
Он отшатнулся.
Максиме легко высвободилась из хватки, волокущего ее убийцы. Она сияла, глядя на реакцию Никаса. Потянулась, хрустнув позвонками, а потом с ненавистью ударила замершего негативного лидера Рукой Одиночества. Так, что у существа отвалилась голова. Темный оскаленный кочан ударился о стену и глухо состукал по полу.
— Пидрила, — резюмировала она. — Привет, Никас. Мой самый преданный враг.
— Ты… — выдавил тот. — Это… Все что здесь происходит…
Пророк молчала, глядя на него исподлобья, как волчица.
— Так все и было?
— Я не знаю, — женщина отвернулась.
— Ты же мне об этом рассказывала в кафе. Точно, об этом!
— Я придумывала на ходу, — сказала Максиме. — Мне так казалось. Я не понимаю, почему это место тут появилось. И как я в него попала. Я не уверена, что все это правда.
— И насчет него? — Никас указал на израненного человека, который полз, несмотря, на ужасные раны. — Его ты должна была запомнить! Ты только посмотри на него, он…
— Я провела над ним больше всего времени, — мрачно проговорила Максиме. — Мне показалось… На мгновенье мне почудилось, что я знаю его. Что мы были близки. Любили друг друга. Но потом, я поймала себя на том, что выдумываю. Страсть, Никас, подхватывает расхожие мотивы и мгновенно раскручивает их. А если ты хочешь вспомнить, если тебя даже не нужно уговаривать, она способна подсунуть любую фальшивку, а ты и ухом не поведешь. Но так нельзя. Я говорю, что знаю. Я не помню именно этих событий. Людей. Единственное, что я помню — наверху. На крыше.
Она указала на покрытый трещинами потолок.
Аркас взял ее за плечо. Максиме удивленно взглянула на него.
— Тогда идем туда.
Крыша была усыпана металлическими обломками. Горели бензиновые лужи. Посреди посадочного кольца пылал синий с белым вертолет. Огонь, пирующий на его измятых боках, пытался слизать знак красного креста.
— Вот, — сказала Максиме. — Лазарь. Его я помню. Помню, что он погиб, но не знаю как.
— Погиб, — повторил Никас. — Словно о человеке говоришь. Ты врешь мне, Максиме. И на корабле, и в кафе, ты говорила, что помнишь, как спасала людей. Ты работала здесь. Вывозила раненых с передовой в этот госпиталь. А потом война добралась сюда и жестокие люди, решили, что не потерпят места, которое не дает их врагам умереть. Так?
Женщина молчала.
— А тот мужчина внизу — твой лучший друг, — продолжал Никас. — Ближайший друг. Его толкало вперед очень сильное чувство. Возможно, ты не хочешь вспоминать его, потому что именно он взорвал Лазаря. Ему пообещали, что тебя не тронут. И он поверил. Ему был ненавистен этот вертолет, потому что ты постоянно улетала на нем в такое пекло, которое ему и не снилось. Зато он видел тех, кого ты привозила. И я видел. В палатах под нами. Безногие, безрукие, обожженные бедолаги, покрытые трубками и катетерами, дышащие белыми искусственными легкими. Он не знал, вернешься ты или нет. Никогда не знал.
— Я вернулась, — сдержанно произнесла Максиме, но глаза ее сверкали. Она повернулась к Никасу и надвинулась, чуть наступив на его ступню своей ногой в шлепанце. — Вернулась. Для того, что бы он потерял меня навсегда. Я же говорю, Никас: нас научили, как работает любовь. Есть нотная грамота, где записаны все ля-би-моли. Мы охотно верим тем, кто хорошо к нам относится, чтобы потом выяснить, что любят не нас. А личное спокойствие и комфорт. Любят не тебя, не личность, которой ты являешься. Любят состояния, которые с тобой связаны. Нас обманывает страсть.
— Набор эмоциональных состояний и есть наше представление о человеке, — сказал Никас, выдерживая ее взгляд. — Не все способны смотреть дальше.
— Он знал, что для меня значит этот вертолет! — заорала Максиме. — Знал и совершил такое!
Никас схватил ее и прижал к себе.
— Вертолет, — процедил он. — А люди?
— А что люди?! — вскричала Максиме еще громче. — Для чего я их спасала? А?! Что бы их латали и снова отправляли на убой? Всех кого я спасла, так или иначе убили! Я вертела колеса, вращающие гигантскую шестерню, которая ни к чему не была подключена! Я любила их как детей, а они уходили, чтобы умереть! Все до одного! Ради страны, ради свободы, ради великого лидера! Жирной полоумной обезьяны, которая построила дворец на костях, набила его рабынями и ананасами! А, Никас, драть бы тебя в три прогиба с твоими внезапными озарениями! Какой ты у нас, проницательный, оказывается, сраный хаваль!
Она оттолкнула его Рукой Одиночества. Журналист почувствовал острый, внезапный холод и оказался на бетоне.
— А я так хотела остаться злодеем без прошлого! — Максиме грустно улыбнулась. — Но оказалась здесь и все, сука, вспомнила. Откуда взялось это место?! Неужто Девел оставил его, чтоб подстраховаться еще раз? Ему мало было часов? Мало было тебя?! — взвизгнула она.
— Честно говоря, мне немного подсказали, — Никас поднялся и потрепал себя по левому уху. — Я, конечно, кое-что понял сам, но никогда не догадался бы, что тот тип взорвал Лазаря. Некрасивый поступок, я согласен. Кроме того, ты не упомянула, что, на самом деле, купила Лазаря на свои сбережения.
Максиме смотрела на него, как на сумасшедшего.
Тогда ухо Никаса пропало, и между женщиной и мужчиной возник призрак до боли похожий на одного из них.
— Это что еще такое? — прошипела Максиме.
— Твоя совесть, — произнес призрак. — Ты уже забыла про меня? И, правда, куда удобнее быть чудовищем, когда добровольно отказался от стыда.
Внизу снова завыл, загрохотал Геноцид. Здание качнулось, по нему прошла зловещая вибрация, как по шкуре умирающего животного.
— Ты так ненавидела их, — сказала Совесть. — Но взяла их оружие. Сама стала как они.