Длань Одиночества
Шрифт:
Возможно, думал он, Максиме права просто потому, что сильнее. Это всегда было решающим аргументом, разве нет? Что есть у меня? Эгоизм и невежество?
Он услышал тихое кошачье мяуканье.
«Не сдавайся».
«Не сдавайся», — уже совершенно неожиданно произнес полузабытый баритон Девела.
Он увидел Маску. Она была среди изумительных сущностей, роящихся по обе стороны Пути. Ее обрамлял ореол из красных осколков. Это все, что осталось от ЛПВВ, — понял Никас.
«Не сдавайся», — услышал он голос Альфы.
Жуналист ударил по мечу негативным кулаком
Вот так-то, подумал он. Меня всегда надо подбадривать, как юниора, пытающегося забросить трехочковый после пятидесяти неудачных попыток. Он размазал льющуюся из носа кровь по лицу. А кто подбадривает ее?
Максиме пнула в висок. Не смотря на то, что она была в шлепанцах, Аркас чуть не потерял сознание. Хорошо, что она молчит, подумал он, отползая назад. Господи, как же хорошо, что она молчит. Я во всем хуже ее, ниже, слабее. Но она молчит. Интересно, что бы от меня осталось, если б ее не мучила сейчас совесть?
Проклятье. Мы жили так тысячелетиями. Да, не жили, а скорее выживали. Одиночество отнимало у нас последние крохи самоуважения, затыкало редкие альтруистические позывы, заставляло творить ужасные вещи, сводило с ума. Но ведь мы шли вперед. Часть из нас шла вперед. У нас есть шанс. Помни, Никас, Максиме тоже хотела, чтобы ты победил. Это слышно было в ее голосе. Она специально вела тебя самыми темными землями, чтобы испытать и проверить.
«Докажи, что тебя не интересуют обстоятельства», — прошипел цинизм. — «Просто дерись».
Он пропустил меч мимо себя, а потом, когда тот вонзился в асфальт, с силой вбил его еще глубже. Поднялся, хватаясь за него лапами, остановил правую руку Пророка и ударил в нос.
Она отшатнулась, но не отпустила рукоять. Оружие вырвалось из клина и злобно загудело.
— Ладно, — Максиме коснулась пальцами носа и слизнула кровь. — Пока ничья.
— Ты мне две лапы отрубила, — возразил Никас.
— Боюсь, мне придется отрубить все. А потом забить насмерть. Иначе ты не успокоишься.
— Мы с тобой похожи хотя бы в том, что не можем вовремя остановиться, — констатировал Никас, шмыгая кровавыми соплями. — Но, знаешь, о чем я подумал? Что меня беспокоит? Теперь, когда Воли нет… Насколько тебя хватит? Ты уже чувствуешь, как Оно просыпается?
— Воля, — повторила Максиме. — Я ведь должна была убить ее собственными руками. Это был бы такой эпичный момент. И символичный. «Многомирье зиждиться на символизме». Но этот Геноцид… До сих пор жалею, что освободила его. Ему было насрать на все. Гнусная тварь, — она положила меч на плечо. — Дело не только в этом собирательном образе-жестянке. Есть еще сила характера и принципы. Я справлюсь, Никас. Кроме того, мне бы и двух минут хватило.
— Ты такая грубая, — Никас сложил лапы на груди.
— Перерыв закончен.
Ветер усилился. Он резал глаза Пророка и подталкивал Аркаса в спину. Многомирье помогало ему? Что ж, явно недостаточно. Они сходились, цепляли и ранили друг друга. Звон темных лап, ударяющих в меч, его свирепые ответы, тяжелые хрипы Никаса, глубокое дыхание Максиме. Путь крошился под их ногами. Росли трещины, через которые они обменивались ударами, словно разделенные судьбой. Арена становилась все меньше. Ее части расплывались в пространстве, как льдины подхваченные течением.
Им приходилось сходиться все ближе. У Никаса осталась единственная лапа. Все остальные были отсечены. Его лицо и тело покрывали ссадины от быстрых ударов Максиме. Удар левой у нее был поставлен просто прекрасно.
— Почему ты просто не оглушишь меня рукой Одиночества? — спросил он, стоя на неровном краю асфальта. — Тогда, на крыше мне хватило одного толчка, чтобы полностью потеряться. Меня это не убьет, но…
— Убьет, — Максиме заметно опиралась на меч. — Там на крыше, я прикоснулась к тебе кончиком пальца. Но я не хочу, что бы ты умер так, от его ледяного равнодушия. Как я уже сказала, никто больше не испытает то, что испытала я.
Асфальт между ними снова начал расходится. А ведь им уже оставался крохотный обломок тверди. Никас закричал и перепрыгнул через растущую пустоту. Порок поймала его левой рукой, схватив за предплечье. Они оба закачались на крохотном кусочке тверди, обессиленные, истощенные. Никас прижал Максиме к себе, для устойчивости.
Или для чего-то еще? Он не мог понять, что чувствует к ней. Слишком противоречивые эмоции. Все что он знал: они стали вынужденными попутчиками. Двумя людьми, запертыми в одном купе, которые говорят о том, что видят в окне. Он был человеком, пытавшимся найти новое начало, она — стремящаяся к абсолютному концу. Никас злился на нее. За упорство. И одновременно восхищался им. Боялся, но понимал. Хотел одолеть и не хотел убивать. Не было середины. Не было компромисса. Не было счастливого финала.
— Ну, — выдохнул журналист, положив подбородок на короткие колючие волосы вражеской макушки. — И что теперь?
— Теперь, — тихо сказала Максиме, — мы упадем.
Под ними разверзлось Многомирье.
Это было падение, которое ощущалось как невесомость. Никас не мог этого понять, но ему хватало и того, что не сходил с ума вестибулярный аппарат. Он отдыхал. Максиме тоже расслабилась. Аркас крепко прижимал ее к себе. Врага нужно держать поближе, ведь так? Она обхватила его талию одной рукой. А Рукой Одиночества вращала меч так, словно дирижировала неслышной музыкой. Космический ветер овевал их как медленное течение молочной реки, в которой они занимались любовью.
— Почему ты тогда пришла на реку? — спросил Никас шепотом. И даже так, в абсолютной тишине космоса, прозвучало громче, чем ему хотелось.
— Мне нравилось это место, — ответила Максиме. — Я любила жевать пастилу.
— Я так и знал.
Максиме подняла голову и посмотрела на него. Он попытался найти в ее глазах хотя бы намек на то, что она может сдаться. Ничего.
— Максиме, отдай его мне.
Она молчала. Смотрела, не моргая, и в глазах ее плыли созвездия. Миры. Истории.