Для диких животных места нет
Шрифт:
Стюард посмотрел-посмотрел на это дело и решил перевести нас на самообслуживание. Он повел нас на кухню, которая при обычных рейсах предназначена для обеспечения едой 50 пассажиров. А так как нас было всего двое, то нам предложили взять себе то, что понравится.
Такая «самолетная кухня» — весьма изысканное заведение. В ней имеется холодильник с пивом, вином, шампанским, минеральной водой, лимонадом, молоком и другими напитками. Мы могли себе взять все, что только душа пожелает. Пока один из нас возился с животными, другой обследовал все прелести предоставленного в наше распоряжение скопища яств. Тут были и ящики с аккуратно уложенными спелыми грушами, яблоками, бананами, апельсинами (которыми мы тут же угостили наших питомцев), выдвижной ящик стенного шкафа был доверху набит шоколадом; коробки с пятью разными сортами хлеба и запечатанными в целлофан бутербродами; большой ассортимент перца, соли, горчицы и других приправ в крошечных тюбиках; в холодильном шкафу мы нашли целый котел картофельного салата, килограммы тонко нарезанной буженины, ветчины, жареных цыплят, торты, кексы; обнаружили мы и спасательные пояса, медикаменты, карты, какие-то коробки с чем-то — словом, трудно даже представить себе, чего только нет в животе такого самолета!
В Либенге мы приземлились на маленьком аэродроме, чтобы заправиться горючим. К нам подкатили несколько бочек горючего и перекачали в самолет 14 тысяч литров бензина. Я подсчитал, что в общей сложности понадобилось 25 тысяч литров бензина, чтобы довезти первого окапи до места назначения. Я подумал, что уже одно это обязывает нашего ценного воздушного пассажира долететь живым до зоопарка!
Пока перекачивали бензин, четверо африканцев подкатили тачку под брюхо самолета, открыли в нем люк и побросали туда несколько зашитых в полотно и скрепленных сургучными печатями пакетов. Оказалось, что это слитки золота — общим весом в несколько центнеров — добыча бельгийских золотых приисков в Конго.
В фильмах обычно такие перевозки золота обставляются весьма внушительно — в сопровождении броневиков и полицейских с автоматами. Здесь же все происходило так буднично и простодушно, как будто бы пекарня отгружает партию выпеченного хлеба… Я же счел такой золотой фундамент под нами вполне подходящим попутным грузом для нашего редкого африканского гостя, направлявшегося в Европу.
Трудно даже представить себе, сколько забот доставляют подобные пассажиры! Правда, окапи и слоненок Дима вели себя вполне прилично — на них воздушное путешествие не производило никакого впечатления: Эпулу спокойно жевал свои ветки, а слоненок пытался поймать нас своим хоботом каждый раз, когда мы проходили мимо. Свиньи спали. Но зато шимпанзе — что с ними творилось! Сначала они страшно волновались при посадке. Затем истерично кричали, когда мы поднимались в воздух. Но, чем выше мы поднимались, тем хуже им становилось: силы их покидали, у них начиналась настоящая морская болезнь. Видя их страдания, мы решили вытащить Попею из клетки и подержать ее на руках, но она делала страдальческое лицо и не желала с нами общаться — ее явно укачивало. Лучше других чувствовал себя, пожалуй, малыш-шимпанзе Коки. Тот бегал по салону со связкой бананов в руках и, уцепившись за наши штаны, повисал то у одного, то у другого на ногах.
Когда забрезжил рассвет, мы были как раз над Средиземным морем. Корсика возникла под нами и уплыла назад…
Мне удалось договориться, чтобы мы летели не через Альпы, как это было по пути сюда, а другим, «более низким» путем. Дело в том, что у тогдашних ДС-4 еще не было приспособлений для поддержания постоянного давления в пассажирском салоне, и я не знал, как окапи перенесет низкое давление на высоте 4 тысячи метров, а ненужного риска не хотел допускать. Поэтому мы к началу дня не спеша двигались вверх, вдоль долины Роны. Справа возвышались Альпы, а под нами волнистым покрывалом лежало недвижное облачное море. Когда удавалось сквозь дырку в облаках глянуть на землю, меня даже дрожь пробирала — до того она выглядела холодной и неуютной в середине мая!
Потом — Рейн, Майн, а вот уже и красный собор во Франкфурте. Мы приземляемся, останавливаемся, открываются двери самолета. Светит солнце, но дует холодный ветер. Наши четвероногие спутники выжидательно смотрят на нас из своих клеток. Какие у них хорошие, доверчивые лица! Мы довезли их живыми домой. Одна забота кончилась. Но началась другая: выживут ли они на новом месте?
Когда я теперь, уже отдохнувший и отъевшийся, оглядываюсь с высоты своего пятого этажа на эти месяцы, проведенные среди животных в Африке, я себя иногда спрашиваю: стоит ли так усложнять себе жизнь? Ради чего?
Но я знаю, ради чего я это делаю. Легенда из Библии повествует о том, как один из наших прародителей — Ной построил большой корабль и, когда вода во время великого потопа все залила, взял на борт по паре львов, тигров, лошадей, рогатого скота, жирафов, верблюдов и спас тем самым им жизнь. Во время потопа Ной думал не только о своих ближних, но и о всех живых созданиях на Земле. Этим он одарил последующие поколения богаче, чем все великие мира сего за всю историю человечества своими произведениями искусства, открытиями, исследованиями, религиями и т. д.
Ныне неудержимо растущее, бурлящее море все размножающегося человечества теснит животных подобно тому великому библейскому потопу. Это новое наводнение еще более губительно и длительно. Поэтому нашей планете нужны новые Нои. Хотя бы несколько человек обязаны взять на себя заботу о диких животных. И не только ради самих животных, но и ради самого человечества.
Между прочим, наши тогдашние пассажиры выжили на новом месте. Самец окапи Эпулу живет до сих пор в Франкфуртском зоопарке. Он уже весьма пожилой субъект — ему 21 год. В 1958 году к нему приехала самочка Сафари, и вскоре у них появился детеныш — первый раз в истории немецких зоопарков. С тех пор их родилось уже десять. Эпулу стал дедушкой, а бэби-шимпанзе Коки — уже дважды бабушка. Жива и слониха Дима. Все окапи, которые с тех пор были разосланы в различные зоопарки на разные континенты, летели самолетами. И ни один из них не погиб в отличие от тех первых неудачных опытов.
А мы с Михаэлем еще много раз летали в Африку, и после его трагической гибели я один неоднократно бывал в Конго. Но теперь уже не за тем, чтобы увозить оттуда диких животных, а чтобы помочь сохранить для них в самом сердце Африки последние безопасные прибежища.
XV. В Заире мы снимали свой первый фильм
Если взять прежние карты Африки, на которых этот континент еще разделен на колонии, то посредине Восточного Конго можно найти точку и рядом с ней название: «Путнам». Это то самое место, где теперь (точно так же как и тогда) прямо посреди леса Итури, на берегу реки Эпулу, находится лагерь по отлову окапи.
Когда мы ехали туда первый раз, то, судя по карте, ожидали найти маленький городишко или по крайней мере деревню. Но там стояло всего два глинобитных домика с тростниковыми крышами. Жила в них госпожа Путнам — вдова одного американского антрополога. Несколько десятков лет назад он приехал сюда, с тем чтобы изучить жизнь бамбути, здешних пигмеев, да так и остался в этих дремучих лесах до конца своей жизни. Две предыдущие его жены не то умерли, не то ушли от него.
Во время первого нашего приезда нас интересовали в основном окапи, нам нужно было заполучить это редчайшее животное для Франкфуртского зоопарка. На этот же раз мы собирались все свое время посвятить пигмеям — снять фильм об их жизни в лесу. Госпожа Путнам любезно разрешила нам поселиться во втором, «гостевом» домике.
Любопытно, что живущие в окрестностях бамбути сами называли себя «путнам-бамбути». И на то у них была своя причина. Как я уже упоминал раньше, бамбути живут в лесу обособленными группами. Каждая такая группа связана с какой-нибудь из близлежащих негритянских деревень, с жителями которой она производит обменные операции: выменивает овощи и фрукты на добытое охотой мясо. Постепенно бамбути становятся чем-то вроде подопечных, подшефных или даже своеобразной принадлежностью своих рослых соседей.