Для радости нужны двое
Шрифт:
— Ты хочешь, чтобы я из грязи в князи? Не получится.
— Почему ты? Ты ведь графиня, это я из грязи…
— Откуда ты знаешь, что я графиня? — цепко взглянув на него, спросила Мария. — Я об этом никому не докладывала. И давно знаешь?
— Я знал всегда. — Иржи покраснел так, как будто его поймали за руку в чужом кармане. — Извини…
— А чего тут извинять? — смягчилась Мария. — Да, я графиня, но к сегодняшней моей жизни это не имеет никакого отношения.
В общем, она отказала ему и в руке и в сердце. Сделать это ей было довольно легко, ведь однажды она уже отвергла чужие миллионы.
Это случилось год назад, но Иржи так и не смирился с отказом, а продолжал упорно ходить за нею едва ли не по пятам, и Мария стала иногда
Очень часто, пока Мария занималась с Идочкой, высокий, или, как звала его Мария, «длиннобудылый» (такое слово гуляло у них на Николаевщине), Иржи торчал под окнами особняка. В неполные четырнадцать лет хорошенькая, миниатюрная Идочка уже округлилась и была прелестна. В своей первоначальной женственности она чем-то напоминала весеннюю ветку, покрытую нежнейшим пухом первой зелени с едва наклевывающимися листочками. Идочка преклонялась перед Марией, не оставила она без внимания и рослого белокурого чеха, что часами топтался на тротуаре.
— Мадемуазель Мария, он ведь хороший, — однажды жалостно сказала Идочка, подглядывая из-за портьеры за Иржиком.
— Хороший! — засмеялась Мария. — О, да у тебя глазки горят! Хочешь, бери его себе, когда подрастешь.
— Хочу, — неожиданно очень серьезно сказала Идочка. — Я хочу выйти за него замуж.
— Вот подрастешь, окончишь университет…
— Нет! — На глаза Идочки навернулись горючие слезы. — Нет, он никогда не захочет на мне жениться.
— А ты постарайся! — подзадорила ее Мария. — Ладно, пошли дальше. "Когда Гадсдрубал покинул Карфаген…"
Пропуская мимо ушей все, что твердила ей Мария дальше: и про Гадсдрубала, и про Карфаген, и про римских легионеров, — Идочка вдруг сказала тихо, но очень уверенно:
— Я буду стараться, я обязательно постараюсь!..
"Нет, туфли мои вот-вот развалятся. Прежде всего надо покупать туфли, — неловко запнувшись отваливающейся подметкой о выступающий из мостовой булыжник, вернулась Мария к размышлениям о скорых деньгах и о будущих тратах. — Сколько не чисть эти туфли гуталином, а подметки вот-вот отвалятся, особенно на левой". — Мария сосредоточенно поглядела себе под ноги, на носки стареньких туфель, и не заметила, как по отсыпанному к реке откосу поднялись на дорогу два рослых оборванца.
Вскоре они поровнялись с ней. Один прошел мимо, а второй широко расставил руки и стал молча на нее надвигаться. Его черные глаза лихорадочно и масляно блестели, расставленные по сторонам кисти рук непроизвольно вздрагивали. Мария зорко взглянула в его белое длинное лицо, обратила внимание на натертую до красноты пипку носа: "Типичный кокаинист, здоровый верзила, но еще сосунок, усы едва пробиваются, и бороденка жалкая, редкая. Типичный кокаинист — такой на все способен".
Мария изготовилась к встрече с фронта, прицелилась наверняка, как учили ее в Морском корпусе на занятиях по рукопашному бою, учили не для спорта, а для войны… Прицелилась — и в то же мгновение получила удар из-за спины от того, второго, что вроде бы прошел мимо. Он ударил ее по голове
Они тут же оттащили ее вниз, к реке, подальше от дороги, в прибрежные заросли, сорвали с нее пальто, отняли сумочку с несколькими кронами, содрали юбку, предварительно полоснув толстую ткань ножом. И тут она очнулась…
В неверном сумеречном свете она увидела над собой негодяя, стоявшего на четвереньках и стягивающего с нее располосованную ножом юбку. Она удивилась, как легко стащил он с нее юбку, но дальше было уже не до юбки… Она мигом подняла ноги к подбородку и, распрямившись, как стальная пружина, ударила обеими ногами в грудь и лицо насильника. Дикий вой огласил тишайший берег Влтавы. Она попыталась вскочить на ноги, но стукнулась головой о ветви прибрежных зарослей. Второй из мерзавцев влепил ей кулаком в лицо, раз, еще раз… Однако она не потеряла сознание и все-таки выскочила из зарослей на чистый берег. Тут-то кто-то из них и пырнул ее ножом. Она упала прямо к урезу воды, и сию же секунду ослепительный свет прожектора высветил все происходящее на берегу. Это был свет с полицейского катера, на Мариино счастье патрулировавшего мирную Влтаву. Полицейские услышали вопль бандита и повернули к берегу. Мария запомнила на всю жизнь, как, ломая кусты, убегали наверх в город те мерзавцы, как свистели вслед полицейские с катера. Она хотела вскрикнуть, но голоса не было. Вдруг прожектор погас, и она очутилась в сгущающейся тьме. Только сейчас Мария почувствовала, как горячо намокла блузка на животе, ощупала себя: сомнений не было — это кровь, много крови… Ноги Марии лежали в воде, и она ощущала, как вода подмывает спину, еще чуть-чуть, и река навсегда заберет ее к себе, словно какую-то прибрежную корягу. В голове шумело, и перед глазами летали огненные мушки, но Мария нашла в себе силы встать на колени.
Катер был где-то близко. Полицейские ругались между собой из-за того, что из строя вышел прожектор.
— У тебя, Ян, все держится на соплях! Как мы теперь найдем?
— Да, может, он убежал вместе с ними!
— Это не он, а она, я видел распущенные волосы. Заглуши мотор!
На катере заглушили мотор. Из выхлопной трубы стрельнуло запахом отработанных газов. Когда-то Мария уже ощущала что-то похожее… На окраинах сознания пронеслась бухта Бизерты и выхлопывающие вонючий дым французские военные катера, конвоировавшие русскую эскадру. Мария кое-как выползла из воды на относительно сухое место и из последних сил постаралась позвать на помощь, но только надсадный стон вырвался из груди.
— Вон она, слышишь? Причаливай!
— Здесь нельзя, мы посадим катер на мель. Возьми лодку.
На этих словах Мария снова потеряла сознание. И не слышала, не видела и не чувствовала, как поднял ее отважный чешский полицейский. Патрульные отвезли Марию на ближайшую пристань, там ей была оказана первая экстренная помощь, и оттуда она была доставлена в муниципальную больницу для бедных. К счастью, рана оказалась не проникающая, а поверхностная.
Когда в больнице ее отмывали от речного песка и растирали спиртом, она пришла в себя на две-три минуты и тут же надолго вновь потеряла сознание, но за эти считанные минуты возившийся с ней фельдшер успел влить в нее солидную дозу брома.
К полудню следующего дня Мария очнулась. Первое, что она ощутила, — это едкий запах карболки и тяжелый дух закрытого помещения, заполненного тяжелобольными. В большой палате с потеками на грязно-белых стенах помимо нее, Марии, лежали еще десять женщин. Состояние трех из них оценивалось как тяжелое, пятерых — средней тяжести, и две были выздоравливающие.
— Ты будешь у нас третья выздоравливающая, — сказал ей старенький врач в больших роговых очках на крупном пористом носу, из ноздрей которого рвались на свободу седые волосы. — Пройдем ко мне в кабинет.