Днепр
Шрифт:
— Немецкий, — сказал Петро, не отнимая от глаз бинокля.
— Должно быть, заметил нас, — проговорил Кремень и, взглянув на партизан, что толпились на берегу, крикнул — По местам!..
Самолет, чертя крыльями лазурь, сбавлял высоту. Петро Чорногуз с двумя бойцами вытянули на крышу пулемет. Остальные попрятались в кустах, меж камышами, и оттуда с тревогой следили за аэропланом.
— Разведчик, — решил Кремень, поднимаясь на чердак, — верно, что-то пронюхали.
В этот миг тишину прорезал треск. С самолета заметили партизан и открыли пулеметный огонь. Пули падали в воду, образуя
Подошел Кремень. Немецкий пулеметчик помутневшими глазами смотрел на партизан, и тонкие синие губы его дрожали. Принесли воды. Чорногуз промыл рану на виске пленного. Пулеметчик заплакал. Ему перевязали голову, стали подымать. Он отчаянно закричал, и тогда заметили вторую рану — в животе.
— Какой части? — спросил его Кремень по-немецки.
— Двенадцатая бранденбургская дивизия, — простонал пулеметчик.
— Повоевал! — сказал бородатый, обутый в лапти плотовщик. — Знай наших! Полез на чужую землю и смерть нашел, — он покачал головою и обратился к Кременю: — Ты поинтересуйся у него, товарищ начальник, какая ихняя сила есть и что они про нас думают, да скажи ему, хоть и помирает, а скажи: зря они на нашу землю пришли, мы своего царя спихнули, и с ихним то же будет!
Партизан вскинул на плечи винтовку и, не оглядываясь, вышел из толпы. Бойцы долго ходили вокруг обгорелой, разбитой машины, а Степан Паляница все не мог успокоиться и поучал земляков:
— Против правды, гады, встают. Мужик им не по нраву. Вишь, думают заморские цари, в России что заварилось, того и гляди к нам перекинется: давайте душить, чтоб не проросло то зерно.
Партизаны кольцом окружили Степана. А он, глядя куда-то поверх лохматых шапок и выцветших картузов, говорил:
— А все потому, что не хотят наше отдать. А земля наша, и леса наши, и Днепр, и луга, и озера — все наше. И за все это грудью встанем! Головы сложим.
Нет, ошибаетесь! Вы хитры, да мы сильнее! — и Степан погрозил кулаком. — Прошло уж! Раньше земли у нас было только что под ногтями, а нынче вся наша, вся!..
Он широко раскинул руки, словно хотел обнять эту необозримую плодородную и жирную землю.
— Правду говоришь, Паляница, — сказал Кремень, подойдя в этот момент к партизанам.
Они расступились, давая ему место посредине. Командир сел рядом со Степаном и, поглаживая ладонями колени, спокойно заговорил:
— Наша судьба в наших руках… Надо всех врагов прогнать, а сделать это нелегко, биться надо отважно. У них пушки, и пулеметы, и вон какие птицы, — он показал глазами на разбитый самолет, — только этого бояться не следует. У нас сила тоже есть…
Текла беседа. Кремень неторопливо растолковывал партизанам правду, за которую он страдал и бедствовал много лет. Люди, затаив дыхание, внимательно слушали;
Петро Чорногуз сидел поодаль. Теплый вечер, тихий шелест ветра в кустах, ровный плеск воды навевали на него дремоту. Петру мерещились Алешки. Холмы сыпучего песка заслоняли голубой горизонт… Неслышно подкрадывалась ночь.
«Разбить бы скорее оккупантов, да и зажить мирно на своей земле», — думал он.
Как будто отгадывая мысли Петра, Кремень говорил партизанам:
— Надо очистить страну от незваных гостей, да и своих мироедов повытрусить, тогда и жизнь новая настанет. Товарищ Ленин нам дорогу к победе указывает, зовет нас вперед, под его руку встают рабочие и крестьянские полки. Русский народ нам помогает, сообща разгромим врага.
Петро прислушался. Подумал: «Фамилия у начальника хороша, настоящий кремень».
Ночью, ложась спать — спал он в одной хате с командиром, — Петро спросил его как бы невзначай:
— Ты что, бывал здесь, что ли? Все тебе знакомо, словно на родине?
— Я везде бывал, — уклонился от ответа Кремень. — Мне и Волга край родной, и тайга сибирская.
Петро, помолчав, сказал:
— Не довелось побывать там. Я больше море люблю… Море и степь, — задумчиво добавил он.
Кремень не ответил, но он не спал. Петро слышал, как ворочался командир на жестком матраце.
За перегородкой плакал ребенок. Глубокий и низкий голос женщины убаюкивал его. Женщину, верно, клонило ко сну. Слова нехитрой ее песни переходили в бормотание.
— И мне когда-то так мать пела, — грустно сказал Петро.
— В нашей жизни одна утеха была — песня, — отозвался Кремень.
— Ты бы рассказал о себе, — попросил Петро. — Скупой ты, начальник, на слова. И фамилия твоя такая.
— Некогда, Петро! Когда-нибудь расскажу. А фамилия моя. — не фамилия, а прозвище, в ссылке я его получил!
Ребенок за стеною умолк. Наступила тишина.
Утром Кремень сидел за столом, задумчиво просматривая списки бойцов будущей дивизии. У раскрытого окна остановился всадник. Наклонившись, он заглянул в хату.
— Товарищ Кремень, фронтовики идут! Сила! И пешие, и конные. Не сочтешь!
Всадник радостно осклабился… Кремень вышел из хаты. Действительно, по степному тракту и Лоцманскому хутору ровными рядами шли конные части.
Ян Матейка подошел к начальнику.
— Теперь начнем, — уверенно сказал он, потирая большие руки.
Кремень вернулся в хату. Новоприбывших встречали Матейка и Чорногуз.
Командир чутко прислушивался к тому, что происходило за окном. Вошли Матейка и Чорногуз, за ним — командир фронтовиков. Он приложил пальцы к кубанке и крепко пожал протянутую руку командира.
— Садитесь! — пригласил Кремень. — Мы заждались.
Петро стоял около новоприбывшего и разводил руками.
— Товарищ Кремень. Нет, ты только послушай!.. Кого я встретил! Как в сказке!..
— Погоди! — оборвал его Кремень. — Дай с человеком поговорить!
Командир отряда снял кубанку, расчесал пятерней русые, слипшиеся от пота волосы. На лице его пятнами лежала пыль.
–
— Жарко, — сказал он, устало улыбаясь.
— Докладывайте, — приказал Кремень, — скоро отдохнете.