Дневник, 2004 год

Есин Сергей Николаевич

Кабинет Ю.И. отчасти похож на мой. Картины, разные сувениры, то, что не всегда поймет посторонний, но что дорого и важно для хозяина. Ценность вещей здесь особая, ее знает только владелец кабинета. Самый интересный и редчайший экспонат здесь — фотография В.В.Путина, невероятно молодого, «он только что пришел на работу в органы». Удивительные, совершенно прозрачные глаза. Взгляд запомнился, такой же напряженный взгляд был и у Б. Пастернака. Тут же Ю.И. показал мне письма, которые пишут в министерство и инстанции разные люди, что-то сочиняющие, требующие внимания, а иногда, наверное, и поддержки издательств или газет. Теперь пишут в министерства, но они вообще безвластны, потому что все замыкается на рынок, на доход, на прибыль, на деньги. Особенно тяжело, когда мы имеем дело с больными людьми, которым ничего нельзя объяснить и с которыми нельзя вступать в переписку, ибо тогда уж точно не отстанут. Я попытался

дать несколько советов, но это очень трудно. В подобной переписке все решает интонация, стиль, в конце концов, личность человека, который готовит письмо и должен еще помнить, от лица кого он пишет. Это практически дело писательское и очень трудное, причем здесь нужен писатель, если отвечать по-настоящему, довольно серьезного уровня. А где такого найдешь?

Проводил Ю.И. до министерства, шли закоулками за бывшим министерством промышленности. Как же все изменилось! Рестораны, цветы, фонари и пластиковые дорожки возле входов. Мне бы так хотелось принять этот знак жизни за ее сущность, за саму жизнь. Но если бы я меньше ездил, если бы никого не слышал, если бы не видел разрушенных заводов, не слышал о проданных на металлолом кораблей…

Возвращался на метро, и во дворе института опять старая, не желающая угомониться знакомая, — Мамаенко. Во взоре удивительная, упорная и победительная наглость. Все те же проблемы, она не хочет уезжать из Москвы, она настаивает, она требует. Не буду передавать весь разговор, но только вдруг я с такой силой заорал на нее, что и она испугалась. Вот так, я-то ведь хорошо знаю, что такое самоспровоцированная истерика, как ее вызвать и как ее прекратить.

9 июня, среда. Много сил отнимают так называемые «талантливые» студенты. Обычно это провинциалы, привыкшие блистать у себя по школам и кружкам и усвоившие от своих руководителей или из романтических книг некий особый богемный стиль поведения. Главный компонент этой богемы: пьянка и наглость, замешенная на природной нервности или истеричности. Утром, увидев во дворе как ни в чем не бывало воркующую Надежду Мамаенко, я сразу позвонил С.И. Как мы с ним и условливались, он через Буштакова передавал мое решение в случае необходимости оплатить Надежде проезд на родину. Оказывается, она сделала ему ручкой: не поеду, а поеду, как хотела — купила билет на 29-е. Я могу ее понять — не хочет возвращаться, но и в общежитии оставить жить не могу, я не представляю, на что она способна. Тем более что она все время размахивает справкой о своей психической болезни. Кажется, мать у нее врач, а значит, нужными документами девочка будет снабжена.

В три часа началась защита дипломов. Было двое студентов Инны Люциановны, трое А.И. Приставкина и один мой — Володя Кузнецов, который представил, как мне кажется, прекрасный диплом. Мой Кузнецов был, конечно, самый сильный, хотя и трудный для восприятия. Он слишком умен, в нем сидит глубокий и непоказной моральный стержень, именно это не позволяет ему украшать свою прозу, беллетризировать ее и делать «художественной». Есть женщины, которые от рождения уверены в себе и не пользуются косметикой.

Интересной была еще девочка у Приставкина, которая пишет сказки. Что же касается остальных дипломных работ, они были слабоваты, попадались вещи, которые убеждали меня в том, что некоторые руководители, в частности, Инна и А.П., дипломные работы читали невнимательно. При их опытности, они, конечно, эти ляпы бы заметили. На защите, как всегда, не было Смирнова, он ограничился тем, что прислал отзыв. Очень интересно и полно говорил о Кузнецове Толкачев. Он стал раскованнее и увереннее. Молодец, литературу стал воспринимать как очень личное и подчиненное не только разуму дело. Писал ли я о том, что он получил диплом профессора? Благодаря тому, что они шли в паре с М.В. Ивановой, присуждение прошло довольно быстро. Приставкин писал довольно длинные представления, точные, но без единого всплеска. В своей обычной раскованной полуодесской манере выступила Инна Люциановна, это было мило, живо, но время иное, это уже почти не проходит. Ее публичная радость от того, что она видит своего старого друга Приставкина и других членов комиссии, на фоне слабых работ ее студентов выглядела смешной и довольно нелепой. Ее жалко: после смерти мужа, она, конечно, в жутком состоянии.

В конце защиты, просматривая работы, я выписал из всех список заголовков и опять удивился: куда же смотрят наши руководители семинаров?

Вечером уехал на дачу ставить нагревательный котел. Заканчивается второй день моей голодовки. В пятницу предстоит завтрак с китайцами, во время которого я не смогу ничего съесть. Какая мука, и я ее предвкушаю.

10 июня, четверг. Еще с вечера уехал на дачу. Надо все же смонтировать ранее купленный бойлер. Я последнее время все думаю, что раз я чего-то хотел и наконец-то получилось, то надо успеть воспользоваться. У меня-то ожидать времени нет. Взял с собой нашего слесаря Сергея, отпросив его накануне у В.Е. Матвеева. Когда возвращались домой, дал ему 500 рублей. Он только что отправил жену с дочкой во Владимир на лето и сидит, видимо, без денег. Весь день и вечер накануне готовил ему и жарил котлеты, с удовольствием вдыхая ароматный дух. Сам же я пил чай и какую-то гадость, которую надо есть еще завтра. Но суставы у меня, кажется, трещат меньше. Пока Сережа в подвале монтировал трубы из стеклокерамики, я полол теплицу, выгребал из ведра говно, занимался Дневником. Как всегда, у меня с собою компьютер.

Вечером по ТВ смотрел передачу-рассказ Суламифь Мессерер, когда-то знаменитой балерины Большого театра. В том числе она рассказывала и о годах репрессий. Ее рассказ действует значительно сильнее, чем многочисленные и огромные, специально снятые на эту тему передачи. Пожалуй, от ее, между делом, рассказа о репрессиях мне впервые стало глубоко и по-настоящему страшно.

11 июня, пятница. Такой огромный и насыщенный день, что даже не берусь его как следует описать. Получится, наверное, лишь схема. Приехал на работу рано, собрал книжки для китайцев. Когда я был в Пекине, то вроде бы мы договорились с заместителем министра печати об издании серии «Проза писателей Литературного института». Знаю заранее, что из этого ничего не получится, но все же собираю, готовлю сопроводительную записку. Сегодня китайцы, их делегация во главе с тем же самым замом приезжает в РАО. Я знаю, как книги обременяют, но тем не менее несу. Будет наш знакомый переводчик Хунбо. Ему я еще покупаю хорошую водку «Русский стандарт» в коробке. До приезда китайцев я разговариваю с Верой Владимировной, главным бухгалтером, и с Андреем Викторовичем. Наши дела, оказывается, не так плохи. Первый канал уже готов платить РАО деньги. Они перестали платить деньги авторов РАО по указанию бывшего министра Лесина. Теперь будут долго и, наверное, безуспешно, возвращать полученные конкурирующим с РОАПом деньги. Мы твердо решили ничего не прощать. Попутно выясняется, что Макаревич уже вышел из состава учредителей новой, видимо, все же созданной по инициативе Матецкого и Григорьева, организации. Может быть, Андрея туда просто заманили, но этот повар из «Смака» производит впечатление бессребреника.

На встречу с китайцами я привел нашего профессора Дмитрия Николаевича Воскресенского. Он с замминистра почти одного возраста. Встретились, поговорили. Китайцев пятеро или шестеро, троих я знаю. На них произвела впечатление беглая речь Воскресенского. К сожалению, я не смог (а очень бы хотелось) с ними ни позавтракать, ни пообедать. Причины две: я на четвертом, последнем дне голодовки, а потом в два часа президиум комиссии, затем и комиссия по премиям Москвы. Вечером я также уже заранее обещал Виктору Адольфовичу Вольскому, моему коллеге по РАО, пойти в театр Покровского на оперу Гайдна «Юлий Цезарь и Клеопатра». От этого я не мог отказаться, потому что давно мечтал попасть.

Президиум проходил по-деловому и начался с вопроса Володи Орлова относительно представленного на премию по разделу архитектуры «за проектирование и строительство спортивно-оздоровительного теннисного центра «Olimpic star» на Рублевском шоссе»: а можно ли будет простому человеку в этот комплекс попасть и кто его заказчик? Здесь довольно много и по-деловому говорили. В том числе интересно говорил и сам С.Худяков о том, как деньги расширяют и уровень проектирования, и уровень исполнения. Я привел, правда, пример, что, заказывая Версаль, Людовик ХIV был не виноват, что сделал Леблона великим. И есть еще довод: рано или поздно все, в том числе и Версаль, и Эрмитаж, становятся достоянием народа, их начинают вовсю посещать. Но довод мой был объективистским и по существу жалким. Слово «теннис» и адрес «Рублевское шоссе» вызывают в нашем народе ненависть. Я с удовлетворением заметил, что понятие «социальный вектор» для многих присутствующих не является лишь словами.

А потом уже всерьез схватились в разделе изобразительного искусства. Спокойно прошел художник В.Г. Максимов за спектакль «Отравленная туника». Я спектакль этот видел прежде. Совершенно спокойно прошел В.Г.Серебровский за оформление последних мхатовских спектаклей. Похоже, что я и предложил МХАТу Т.В. Дорониной его выдвинуть. Собственно, в Москве Серебровский один из немногих, кто держит живописное пространство русской сцены, русского реалистического театра с его просторными, почти иллюзорными декорациями. Жизнь и простор. Я тут же заметил, что, к сожалению, не представлена станковая живопись. А потом разгорелся скандал.