Дневник чайного мастера
Шрифт:
— Я буду осторожна, — ответила я.
На крыльце раздались тяжелые шаги, и в дверь постучали.
— Это водитель. Я тебе кое-что привез. Входи!
Раздался глухой стук, словно что-то тяжелое опустили на пол, дверь распахнулась, и вошел водитель с красным от натуги лицом. Поставив сундук передо мной, он удалился.
— Открывай, — сказал мне Болин.
Я подняла крышку: в сундуке лежала груда старых дневников чайных мастеров — все в кожаных переплетах.
— Уверен, Таро не нашел в них ничего интересного, иначе мне не удалось бы их вернуть. Их попросту
Я чуть не разрыдалась, когда провела пальцем по кожаным корешкам. Один я узнала — это был дневник моего отца. Он так и не завел нового после того, как старый конфисковали военные. Это было единственное, что осталось после него.
— Спасибо, — выдохнула я. — Спасибо.
По лицу майора Болина пробежала тень тоски. Тускло светились фонари, ничто не изменилось, но все было по-другому.
— Я все так же буду приходить к тебе на чайные церемонии, уверен, что тебе удастся проводить их как положено, — произнес Болин. Он замешкался, а потом неловко обнял меня.
— Хочу спросить одну вещь, — сказала я. — Зачем прошлым летом вы привели сюда Таро?
В моих словах прозвучал явный укор, но его ответ удивил меня.
— Мне нечего сказать. Не существует незыблемой власти, Нориа. Даже самые высокие сопки превращаются в пыль, находясь во власти ветра и дождя.
Он показался мне таким старым и ранимым, но я не смогла найти слов утешения. Было видно, что он опять колеблется.
— Позволь, я тоже задам тебе один вопрос, — сказал он. — Конечно, ты не захочешь отвечать, но я бы хотел знать: как умер Микоа?
Я молчала. На улице темнело, год медленно приближался к весне, вода бежала под каменной коркой сопки, и мне было так холодно, словно мои кости превратились в лед.
— Я не хочу об этом говорить, — ответила я.
Болин низко поклонился и ушел.
Это случилось так.
Вечером в праздник начала лунного года отец оседает на пол и остается лежать молча, без движения, пока вода и темнота прокрадываются в его одежду и волосы, в его тело.
Тем временем три сторонника унии обливают свою одежду и волосы горючим маслом, подходят к главной двери военного ведомства в Куусамо и поджигают себя.
На следующий день люди в синей форме уводят из деревни пожилую пару, а к вечеру все знают, что их сын и два других молодых человека и были те, кто сожгли себя в знак протеста против оккупации Киана.
Следующие три дня над деревней разносятся стенания.
Они увеличивают количество акваинспекторов, затем перекрывают все водопроводы, и единственный способ обеспечить себя водой — это отстоять огромную очередь на площади. А по новостям с завидным постоянством трезвонят о полном контроле над терроризмом в Скандинавской унии, о незначительных волнениях в отдаленных деревнях, о вспышках насилия в городах. Начинает казаться, что идет война, не имеющая ни смысла, ни цели. Одновременно на рынках становится меньше еды, ужесточается выдача личных номеров и пропусков, а листовки с именами погибших бойцов сопротивления все чаще белеют на заборах.
Луна сменяется на новую, наступает новый год, а мама все не едет домой, потому что железнодорожное сообщение прервано.
Я смотрю на все это сквозь болезнь отца, и, хотя сомнений не остается, происходящее похоже на зыбкий туман, легший по краям моей жизни. Отец — в центре всего: сковавшая его боль, которую я никак не могу облегчить, его уходящая, тающая на глазах жизнь. Удержать ее нет никакой возможности. Позволяю остальному проходить мимо, хотя и знаю, что с этим мне предстоит встретиться позже.
Отец лежит на родительской кровати, слишком широкой для него одного, его кожа похожа на истонченную бумагу, сквозь нее видны углы и изгибы его костей. Майор Болин пытается добыть для отца лекарства, но даже военным это становится все сложнее. Доктор печально смотрит, колет иглами ноги и руки, уходит и возвращается, но не знает, что с моим отцом. Я же думаю, что отца гложет отсутствие мамы, его мучают происходящие перемены и он просто не может больше жить.
Он перестает есть.
Он перестает пить.
Он знает все.
Он приказывает мне подготовиться к последнему ритуалу.
Он становится моим гостем один-единственный раз в жизни, и чайный мастер не показывает гостям своих чувств.
Выпив последний раз свой чай, он остается ждать в чайном домике, пока смерть не накроет рукой его сердце и не иссякнет вода в его крови.
Когда Болин узнал о случившемся, он отправляет врача, чтобы тот изъял внутренние органы отца, потому что у военных в них дефицит. Затем он посылает за телом солнцекар.
Я выбираю для отца бамбуковый гроб — такой маленький — и посеребренную чашу, куда будет собрана вода. Через два дня мне сообщают, что все готово. Я сажусь в солнцекар и отправляюсь к пекарю за угощением для гостей.
Мамы здесь нет, хотя она должна быть. Нет поезда, чтобы она могла доехать, нет письма от нее, и каждый день я живу надеждой, что она жива и дышит, хотя я этого не ощущаю.
Отца нет здесь, хотя он должен быть. Он лежит в каменном и металлическом сосудах, где вода, бежавшая в нем, превратится в лед и оставит его. Через два дня от него останется только прах в бамбуковом гробу и вода в посеребренной чаше.
Я здесь, а все слова — всего лишь немой пепел во рту, и никакая вода не сможет утолить мою жажду.
Глава 10
Очередь медленно двигалась вперед. Зимнее солнце слепило, лицо медленно покрывалось пылью. Я подумала, что нужно было прихватить с собой москитную сетку. Оводы пока не донимали, но тучи поднимающейся пыли были ничуть не лучше. Пункт раздачи воды находился еще очень далеко, никаких особенных планов на этот день у меня не было, и стоять в очереди за водой совсем не хотелось: утром я ходила к источнику проверить уровень воды, однако здесь, на площади, приходилось появляться хотя бы пару раз в неделю, чтобы никто ничего не заподозрил. Надо терпеть.