Дневник чудотворцев
Шрифт:
И вот, проезжая всё глубже и глубже в посёлок, вырос перед экипажем довольно обширный дворик, занимающий не столько живописное, а сколько видное место в самом центре поселения прямо на холме с значительно громоздким двухэтажным теремом, с такой интересной резьбовой выделкой, какой её можно было разглядеть под самый поздний вечер. Тройка свободно въехала в распахнутые ворота, под чутким руководством профессора, который сообщил кучеру нужный для остановки дом. Внутри дворик был очень чистенько прибран, за что можно с величайшим почтением поблагодарить местного дворника, который выполнял свои обязанности на ура. Каждая вещь находилась на своём месте и вписывалась в деревенский антураж, как будто бы всё это было тщательно продуманная декорация для выступления актёров, коим себя почувствовал здесь Пётр. Людей вокруг не
Вещи не разгружали, оставляя всё как есть, в дилижансе. Почтальон ловко распрягал тройку, чтобы увести лошадок к ближайшей станции, которая, как оказалось, была здесь совсем недалеко, буквально через дорогу. Сапожковский одарил мастеровитого кучера доброй монетой и вместе со своим помощником направился в сторону прилежного крыльца с роскошным козырьком, украшенным выделкой и подпираемым волнообразными колоннами. Наконец появился и хозяин всего этого тихого владения.
– Борис Борисович, моё почтение! Вы, как и прежде, весьма пунктуальны. Прибыли в тот самый обещанный день и час! Браво! – послышался весьма приятный голос прямо с порога, после чего показался и сам говоривший человек. Это был пожилой мужчина, вероятно того же возраста, что и профессор, только выглядел он не столь свежо. Кудрявые волосы лысеющего старика торчали на затылке в разные стороны, принимая причудливые формы, отчего голова становилась больше похожей на полуразвалившееся гнездо. Одежды его были измяты и представляли собой замызганные брюки и длиннополую рубаху. Хотя при всей своей неопрятности хозяин солидного двора нисколько не отталкивал внешностью, а скорее даже притягивал, особенно это касалось лучезарных маленьких глазёнок, которые венчали круглые окуляры, установленные на вытянутом вперед носу – И конечно ты прибыл со своим замечательным племянником! Мишата, как давно я тебя не видел! Ах, как ты вымахал!
Пётр понял, что приятель профессора явно принял его за кого-то другого, но совсем не понимал как себя повести в такой ситуации, учитывая, что Сапожковский навёл итак слишком много загадочности в свою экспедицию, и любое неловкое слово могло просто нарушить всю последовательную цепочку, которую тот сплетал. А сказать что-то было нужно, потому что гостеприимный хозяин чудного дворика начинал приближаться с распростёртыми объятиями прямо к Петру, отчего у него возникло ещё больше негодования от складывающегося обстоятельства. В горло быстрыми темпами всё пересыхало, а глаза невольно начали искать ответа на вопросы где-то в совершенно безответном воздухе. Но спасительный голос Сапожковского словно сокрушающий меч остановил сцену негодования, умиротворив пыл своего приятеля, соскучившегося по до селе неизвестному племяннику профессора.
– Остановись, Фёдор, это вовсе не мой племянник, – проговорил он, и будто ни в чём не бывало, перекинув лямку своего походного портфеля через плечо, направился внутрь дома, совершенно чувствуя себя его владельцем, добавив при этом – Идёмте внутрь, нечего там стоять.
– Как неловко получилось, – расплывшись в сияющей улыбке, прошептал приятель Сапожковского – Идёмте, идёмте! – жестом, завлекая Петра к порогу, добавил он – Исправимся сию же минуту, молодой человек. Чувствуйте себя как дома!
С Петра словно слетел какой-то невыносимо тяжеленный груз, свисающий прямо в районе грудной клетки. Ощущение недосказанности не переставало его преследовать и попадись он вновь в подобный конфуз, то, наверняка, выпалит что-то чего совершенно не нужно и говорить. Пётр даже поймал было себя на мысли, что он сейчас начнёт обниматься с этим незнакомым человеком, говоря, что «очень рад его снова видеть», что он действительно тот самый Мишата, о котором тот и подумал. Что бы случилось тогда, вряд ли теперь можно и узнать, но Петра вовсе не покидала такая мысль, если эта оплошность вдруг случилась, тогда бы пришлось краснеть перед профессором и его другом, сочиняя самую нелепейшую историю из фантазийной жизни от лица человека, о котором совершенно ничего не знаешь. И эта проклятая секундная пауза, так тянущаяся между слов, особенно в такие ответственные моменты. Всё обошлось – это к лучшему.
Юноша, придя, наконец, в себя, последовал за весьма манерным приятелем профессора, который придавал каждому своему движению какой-то невообразимо лёгкий шарм, словно он не шёл по скрипучим половицам, а прямо-таки парил над ними, не издавая ни малейшего звука, чего нельзя было вовсе сказать о самом Петре. Переходя порог, доски под ногами заскрипели так, что можно было даже подумать о сейчас же проваливающемся полу, но благо пол в действительности оказался крепок, а Пётру удалось очутиться в помещении светлом и просторном, даже скорее похожим на музей, но в миниатюре. Дом в целом и состоял из этого большого гостиного помещения и нескольких комнат на первом и втором этажах над ним и в противоположной стороне от входа, если проходить далее по постеленной новенькой ковровой дорожке цвета бордо. Жилище внутри не было организованно богатыми атрибутами и аксессуарами, но небывалая чистота подчёркивала особенное прилежание хозяйской особы. Вещей вокруг тоже доставало не везде. Где-то отсутствовала ручка на двери шкафа, где-то не было спинки на стуле, а на одной из тумбочек располагалась шахматная доска всего лишь с пятью стаунтоновскими фигурами королём и пешкой белых и королём, слоном и ладьёй чёрных, так и оставшимися в одном положении с каких-то незапамятных времён, но почему-то протираемые изо дня в день до сверкающего блеска, что было заметно даже теперь, когда они освещены от ламп с искусственным хрусталём.
Продвигаясь дальше внутрь дома, вдоль всё той же дорожки, Пётр очутился в не менее светлой и ухоженной столовой, одновременно используемой как кухонька, где располагалась только недавно отбеленная печь, натопленная под вечерок. Стол по центру был уже накрыт. Праздничная скатерть с цветочно-яблочными мотивами чудно окаймляла обилие съестного, обещающего весьма душевное чаепитие. Пирожки, блины, мёд в бочонке, червлёное брусничное и лиловое черничное варенья, кедровые орешки, миндальные печенья, душистая шарлотка с пылу с жару, а ещё буханка хлеба, тарелка с икрой, блюдце со сливочным маслом, кувшины с водой, квасом и вишнёвым компотом, были здесь и чаша с жареной форелью, и целая кастрюля пареных раков. Венцом всего этого был сияющий медью и пышущий кипенным парком гордый самовар.
– Располагайтесь, гости дорогие, – вторил, как и прежде, хозяин чудного жилища, хлопоча на кухонной стороне комнаты и готовясь подать на стол ко всему свежих огурцов и зелени. Сапожковский при этом без всяких пожеланий приятеля чувствовал себя как дома и, сняв свой бежевый жилет и засучив рукава, готовился трапезничать, добавив при этом:
– Петро, присаживайся! Нужно будет хорошенько подкрепиться.
Пётр не стал сопротивляться и повиновался словам профессора, принимая гостеприимство некого Фёдора и своё собственное желание отужинать. Омывшись в приготовленном сосуде с чистой прохладной водой, юноша занял место за хозяйским столом, подобно своему наставнику, хотя и несколько шатко и неловко, принимаясь за еду.
– Борис Борисович, надеюсь, познакомит нас с таинственным путником, – не унимался при этом старый приятель.
– Ах да, конечно, – будто бы совершенно позабыв, молвил профессор – Фёдор Вильгельмович, разрешите представить вам моего юного помощника Петра Алексеевича Самарина – при этих словах, Петр застенчиво кивнул головой в сторону расплывшегося в сердечной улыбке приятеля Сапожковского, сам же профессор продолжал – Весьма интересный молодой человек, которому предвидится замечательное будущее государственного деятеля и образчика наук. Добросовестный и прилежный студент, думаю, что каждому придётся по душе его особенный художественный почерк.
– Ах, браво! Нисколько не сомневался в твоих организационных вкусах и предпочтениях, – восхищался Фёдор Вильгельмович – Ты всегда держишь при себе особенные личности и можешь ведь подобрать компанию по душе. Браво же! Браво! Борис Борисович! Пётр Алексеевич! – поклонился каждому тот.
– Собственно, – продолжил Сапожковский, будто совершенно не обращая внимания на реверансы своего приятеля – К нашим услугам талантливый исследователь, опытный путешественник, картограф, геолог, биолог, художник, член Русского и Берлинского географических обществ, член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук и почётный член Стокгольмской академии наук, замечательный друг – Фёдор Вильгельмович Кваг!