Дневник добровольца. Хроника гражданской войны. 1918–1921
Шрифт:
14.11.1918. Утром прибыли в Екатеринодар. После легкой закуски, не в зале, а внутри буфетной перегородки, отправились походить по городу. На одной из улиц совершенно случайно встретили m-me Кавернинскую, жену бывшего директора Могилевской городской электрической станции. Выехала она из Могилева в середине октября. Относительно наших она ничего подробно не знает, но думает, что они тоже должны были выехать. Большевики вошли в город 25 октября нов. ст.; немецкая же комендатура оставалась там до 30 числа, причем немцы всячески содействовали выезду интеллигенции. В распоряжение Союза земельных собственников немцы предоставили для выезда 1 или 2 поездных состава. Бюргер и Фибих 56 еще раньше исчезли из Могилева, а затем все, кто только мог, тот и выезжал. Так как она куда-то торопилась, то направила нас к своему мужу полковнику 57 (я раньше не знал, что он военный). Он нам несколько подробнее рассказал то же самое. Положение
56
Фибих Фридрих Фридрихович. Надворный советник, преподаватель Могилевской гимназии.
57
Кавернинский Владимир Измайлович, р. 1883 в Херсонской губ. Киевское ВУ 1907, АГШ 1914. Капитан л.-гв. Петроградского полка, комендант Выборгской крепости. К 21 нояб. 1918 в гетманской армии. Войсковой старшина. Во ВСЮР с 18 окт. 1919; с 23 нояб. 1919 командир сводной роты 2-й Сводно-гвардейской бригады. В Русской армии в штабе войск армейского постового района до эвакуации Крыма. Полковник. Эвакуирован в Катарро (Югославия) на корабле «Истерн-Виктор». В эмиграции в Югославии; 1923–1924 член Общества офицеров Генерального штаба. После 1945 – в США, на нояб. 1951 представитель полкового объединения в США.
Перед отъездом в Екатеринодаре встретились с командиром батареи. Он благодарил Андрея за службу. До Кавказской мы доехали вместе с полковником Голубятниковым 58 . Он рассказывал нам про последние бои под Ставрополем. Между прочим сообщил про интересный случай с одной группой пленных большевиков. С ними занимался военным строем какой-то унтер-офицер, который во время занятий пользовался общепринятыми ругательствами. Когда он дал «оправиться», то из строя вышли 2 человека и заявили, что они не позволят себя ругать, так как они русские офицеры. За такое признание их через весьма малое время расстреляли по приговору военно-полевого суда. Если среди пленных большевиков попадаются офицеры, то им, конечно, уж нет пощады. Рассказывал он еще, как прапорщик Горохов из Ростова во время боя удрал в тыл. Его тоже моментально расстреляли по приговору военно-полевого суда.
58
Голубятников Алексей Феогниевич. Сибирский КК 1896, Константиновское артил. училище 1899, АГШ 1906. Полковник. Во ВСЮР и Русской армии преподаватель Корниловского военного училища и в Дроздовских частях до эвакуации Крыма. На 18 дек. 1920 в управлении 1-го армейского корпуса в Галлиполи. В эмиграции во Франции. Ум. 5 июля 1930 в Ницце (Франция).
Приехали мы в Кавказскую уже в 10-м часу вечера; так как подвод в станичном правлении нельзя было достать для перевозки имущества, то остались там ночевать. Мы за эту командировку достаточно устали, и хотелось уже один день поспать как следует. Андрей нанял на хуторе Романовском номер в гостинице и предложил там устроиться, а не сидеть до утра на вокзале. Номер был довольно ужасный и грязный и кроме того стоил 15 руб., что никакого успокоения не мог нам дать во время нашего в нем пребывания. Я сильно возмущался такой ценой за такой отвратительный номер и чуть не выгнал хозяина, когда он что-то хотел возразить мне на то, что я назвал цену большевицкой.
15.11.1918. Утром вернулись, наконец, в свою квартиру в станице Кавказской. Здесь за это время не произошло почти никаких изменений. Довольно серьезно заболел только Николай Николаевич Яшке. Для батареи за это время тоже ничего не получили. Привезли только откуда-то несколько шинелей и полушубков довольно слабого качества. Нужно думать, что только через некоторое время мы обзаведемся всем необходимым. Пока в Новороссийск прибыл только один транспорт союзников, другие пока ожидаются. Когда мы были в Новороссийске, то один офицер рассказывал нам, что будто бы англичане говорили, что они доставят нам полное обмундирование и снаряжение на армию в 150 тысяч человек, начиная от носового платка и кончая орудиями. Хорошо, если бы это было действительно так.
На Украине, или Малороссии, как ее теперь называют, в газетах прямо не разберешься, что делается. С одной стороны, там уже нет как будто гетмана, а с другой, получается, что власть его еще существует. Крестьянское восстание там разгорается. Петлюра то почти было соединился с большевиками, как здесь писали, то он разбил где-то большевицкий отряд на голову. Несколько отраднее то, что немецкое революционное правительство, по всем признакам, начинает понемногу отстраняться от русских большевиков. Послов Советской республики начинают изгонять почти из всех государств, и пребывание Иоффе в Берлине признано немцами нежелательным. Одним словом, все они в довольно некрасивом положении, а все-таки не унывают. Втемяшили себе в голову, что революция это то же самое, что уголовные преступления, и удивляются, если таких «передовых людей», как наши «товарищи» не везде соглашаются переваривать. Везде люди, не связывающие двух слов, читают публичные лекции на тему: «Перспективы мировой революции», а тут вдруг их представителей с треском гонят вон; но в некоторых местах с ними еще считаются.
До сих пор не могу понять, почему в
16.11.1918. Ездили в хутор Романовский на хозяйской лошади за керосином. Со вчерашнего дня опять стало тепло и даже, можно сказать, жарко. Такая погода очень сильно, как я уже раньше говорил, напоминает весну. Солнце очень ярко светит, по дороге ходят и перелетают грачи, распевают какие-то птички, которые похожи на наших жаворонков, и даже в атмосфере чувствуется какая-то весенняя влажность и мягкость. Прямо удивительно, какие дни бывают здесь уже глубокой осенью; до сих пор еще без настоящих дождей и невольно сопровождающей их грязи, так что пока здешнюю осень можно назвать приятной и не такой надоедливой как у нас. Несмотря на то, что мы во время командировки проели, кроме казенных суточных 3 руб. 24 коп., больше 350 руб. своих денег, мы питались в общем не так уж хорошо и в разных местах ели разную дрянь. Результаты этого теперь сказываются, и мы с Андреем получили солидное расстройство желудка. Я от этого нездоровья избавляюсь очень быстро тем, что ем всё что попало, не обращая на желудок никакого внимания. Такое лечение, вообще говоря, нельзя назвать правильным, но в применении ко мне оно пока что оказывается действенным. Андрей же, несмотря на некоторую диету и лекарства, собирается проболеть подольше.
17.11.1918. Полученное для нашей батареи имущество складывают теперь в крепости в сарай, у которого поставлен караул. В караул ходят пока только одни офицеры. Сегодня мы попали на это дежурство, но Андрей подал рапорт о болезни, так что я ушел с другим в этот караул, а он остался дома дежурить по ватер-клозету. Публика в карауле вся своя, так что чувствуешь себя довольно свободно, хотя стоять на посту весьма надоедливая штука. Невольно вспоминаешь, как стоял в школе на посту, и чувствуешь неизгладимую разницу между тем и этим. У подпоручика Яшке всё еще держится высокая температура, и он начал чувствовать себя настолько неважно, что его отвезли сегодня в войсковую больницу. Хотя говорят, что у него нет ничего опасного и что это только испанка в довольно сильной форме, но у меня такое чувство почему-то, что он больше не выздоровеет. Хотя я считаю себя свободным от всяких примет и предчувствий, но тут я почему-то вспомнил умершего пленного турка, которого дня за 2 до смерти, тоже отвезли в эту самую больницу, и здесь мне тоже безо всяких по-видимому оснований показалось, что бедного Яшке постигнет та же участь.
18.11.1918. 16 числа был год со времени разгрома нашего имения и имения Андрея. Нечего сказать, приятная годовщина этого гнусного и чисто разбойничьего темного события. В прошлом году я, как и многие другие в это время, думал, что это позорное большевицкое правительство продержится очень недолго и вместе с ним наступит конец разным «углублениям революции» и тому подобным безобразиям. Я вспоминаю теперь, как Оля год тому назад говорила, что она предчувствует, что так легко всё это не окончится и что настанет страшное гонение и резня интеллигенции. Тогда я почему-то не думал, что положение в России дойдет до такого кошмара, и пробовал успокоить ее в этом отношении, соглашаясь отчасти с мнением большинства, которые говорили про создавшуюся обстановку так: «Чем хуже – тем лучше». Но делалось хуже и не становилось лучше, и это постоянное «хуже» не влекло за собою конца. Теперь невольно соглашаешься с ее предчувствиями, которые довольно редко ее обманывали, в чем я уже имел случай не раз убеждаться за это время. Мне вспоминаются следующие слова А.К. Шеллера: «В жизни, как в море, нередко случаются внезапные бури, смущающие ее будничный покой. Мы приходим в замешательство, спешим отстоять себя, бросаемся из угла в угол, сталкиваемся с близкими, воюем за свое существование, теряем рассудок… Но вот, мало-помалу буря стихает, ее следы исчезают, мы успокаиваемся и хладнокровно осматриваемся кругом. Кое-что из нашей прежней обстановки погибло, кое-что надорвалось и в нас самих; но наступившая тишина все-таки дает нам возможность плыть дальше и с обломанными мачтами и с попорченным рулем и с ослабевшими силами, – и мы пускаемся в путь».
19.11.1918. В 5 часов утра умер в больнице Николай Николаевич Яшке. От чего он умер, так и неизвестно: одни говорят, сыпной тиф, другие – испанка в сложной форме. Человек он был совершенно не приспособленный к самостоятельной жизни. Постоянно нуждался в посторонней помощи, ничего не умел сам для себя сделать. Умер он 37 лет от роду, и до самой своей смерти не знал за всю свою жизнь ни одной женщины, о чем он сам несколько раз говорил в минуты откровения. Он был уроженец Москвы, и мы не раз мечтали с ним о том, как мы попадем туда с Добровольческой армией. Он всё время говорил о том, как мы в ресторане «Прага» будем есть белорыбицу. И тут глупая простуда и слепой случай унесли его в могилу. Смерть его вообще как-то неприятно подействовала на меня, и, кроме того, жаль его как человека. Но «живя на кладбище, всех покойников не оплачешь», и потому такому настроению поддаваться не приходится.