Дневник горожанки
Шрифт:
— Не знаю, как насчет богословия, но такое ощущение, что это все про вас, что вымысла в этом немного…
— Вот видите, какой я мастер слова, как я здорово я это все стилизовал.
О правде и вымысле
— Ну, это понятно, ваши герои живут своей жизнью, но процент узнаваемости — люди, настроения, место действия — в книге очень высок.
— Я, конечно, человек очень тщеславный и амбициозный. И говорю, что я — лучший писатель в этой стране. В этом году. У простого набожного паренька Ильи Стогова без всякой
Я уезжал на Филиппины в январе встречаться с Папой Римским. У нас тогда птицы замерзали, так холодно было. А там ночью — плюс 32. Из соображений безопасности нам швы на одежде прощупывали, чтобы чего-нибудь не пронесли… А потом заперли в часовне ждать Папу. И когда солнце встает, свариться можно. Я ждал, ждал и отпросился у охранников в туалет. Зашел, начал прикуривать, зажигалка упала на пол и взорвалась. Вы когда-нибудь видели, чтобы зажигалки взрывались? Филиппинцы выломали дверь, положили меня на пол и хотели застрелить. Я заорал: «Не стреляйте! Зажигалка!..» Это не вымысел, на самом деле все так и было.
У меня в детстве была книжка про индийских тигров-людоедов. Я читал и плакал. А накануне года тигра, приехал в зоопарк. Нужно было снимать тигра на обложку журнала, где я тогда работал, и я разговорился там с одной тетенькой. Какие на фиг джунгли! Там перелезть через ограду очень просто. Каждый год школьники ночью перелезают, засовывают руки в клетку, чтобы выпендриться перед девочками и вытаскивают полруки… Представляете, тигры-людоеды в Питере! Вся экзотика — она здесь.
О городе
— У вас странный город вырисовывается. Город прокуренных редакций, кафе, ресторанов, притонов…Таким вы его видите?
— Я не почвенник. Я совсем другой. Никаких сентиментальных чувств по поводу Петербурга не питаю. Ах, разведенные мосты… Я переезжаю с места на место раз в три года. Нормального дома у меня никогда и не было. Можно и в Москву поехать. Бедному собраться — подпоясаться. Но город, он интересный. Ну, вот, я писал про радикальные политические группы, о скинхедах, например. В книгу не вошло, как я звонил Артему Таланкину, который прославился самым известным актом ультраправого радикализма — отрезал азербайджанцу ухо в метро. За что отсидел три года. То есть взял нож и на день рождения Гитлера это сделал. Звоню я ему по поводу интервью, и он говорит: «Сегодня не могу, у меня ребенок родился, и я за ванночкой еду на другой конец города…», то есть… человек? Ухо, да, но ванночку привезти нужно! Очень интересно. Смотреть только нужно.
Или вот у нас в городе есть пять католических женских монастырей. Кто об этом знает? Когда сестры-доминиканки идут на службу, водители впереди идущие машины таранят, потому что это как в кино про Айвенго. Впереди толстая матушка-настоятельница с четками — позади монашки. И это все на Невском!
О языке и смысле жизни
— Как вы думаете, на что похоже то, что вы делаете? Возникает ощущение цитирования.
— Вся мировая литература — это цепочка цитирования. Но почему-то все говорят, что раз у меня пьянство и секс, то это Лимонов и Довлатов. Вот уж у кого я ничего не перенял, так это от Лимонова.
Лимонову Бог дал уникальный экспириенс. Он потерял любовь с большой
— А собачку он зачем убил?
— Он бы себя убил — пришлось убить собачку. Так бывает. Человек думает: «У меня все хорошо, есть работа, есть девушка, я сейчас женюсь, буду жить долго и счастливо и умру с ней в один день». Но… И вот это «но» вдруг приводит к тому, что нет работы, нет девушки, ничего не остается…
Я много читал Буковски по-английски (сейчас его перевели), и в первую очередь, я на него ориентировался.
Но я не хотел снова написать про пьянство, как Буковски и Ерофеев. Такой задачи не стояло. Хотелось написать, что прятаться от жизни за жалюзи железные — это не честно, это не по-мужски. Жизнь — она не очень симпатичная штука. И какой вывод? Мне хотелось дать понять, что выход есть, надо в церковь идти, искать помощи. Но почему-то кроме меня этого вывода никто не сделал. Может, перемудрил?
2003
Андрон Кончаловский: «Когда брат отказывается от работы, я — соглашаюсь…»
Кончаловский был трудно уловим. Только что отзвучали последние ноты финала оперы «Бал-маскарад», упал занавес и, поплутав в коридорах Мариинки, я вышла на сцену, где толпились пропотевшие певцы и девицы с роскошными букетами.
«Осторожно, кровь!» — взвизгнул кто-то. Скользя в луже «крови» (трагический финал, что делать…), мы пробирались сквозь объятия и поздравления. Кончаловский стремительно куда-то бежал, кричал: «Где Юля?» (кстати, без очаровательной жены Юли наша беседа вряд ли состоялась бы) и всех уговаривал немедленно пойти выпить. Народ соглашался. Под аккомпанемент этих призывов и шло наше стремительное интервью.
О «строительстве» оперы
— Андрей Сергеевич, Вам понравилось, как играли сегодня?
— Они не играют — они поют. Да, понравилось. Это ведь очень сложно…
— Опера и кинематограф — это, все-таки, жанры совершенно разные. А что вам ближе?
— Ничего не ближе. Ближе режиссура. А где — не важно.
— Как Вы пришли к опере? Ведь она так консервативна в сравнении с кино. Все равно интересно?
— Конечно! Интересно, чтобы люди волновались, хлопали, радовались… Им должно нравиться — вот и все. Меня пригласили. Вы же знаете, я в консерватории учился. В 85-м году я начал работать в этом жанре. Потом Гергиев меня уговорил на «Войну и мир». Так что это уже четвертая опера. Причем я ничего не выбираю. Строю из того, что мне дают. Мне дают вот эту оперу, вот этих певцов.
— Вы такой путешественник — со стажем. Гражданин мира. Как вы воспринимаете Петербург?