Дневник инженера Сил?цкого
Шрифт:
18
Неделю к дневнику не притрагивался. Что ж, на таком ветру не попишешь, аж в ушах свистит. В увольнение ездил, развеяться. Губерния-то обширная. А назад – оказия вышла – на гоночном автомобиле, с водителем, граммофоном и двумя мамзелями. Ни бельмеса по-русски не понимают, француженки. Курят на ходу папиросы все трое. Хохочут. Кур давят.
Верблюда дромадера белой масти чуть не сбили на дороге. Лимонады пьют. Снова хохочут. Зубы белые. На гоночном дальше прокатили. Тут уже пёхом.
Успел к обеду. Подавали мясное. Это славно, славно!
19
Касаемо кулинарных пристрастий, тут у всех могут быть свои причуды.
Меня вот обер-офицеры уличили в поедании казённых пряников, кои были
на всех выделены. Признал, покаялся, мол, да: съел единолично и с превеликим удовольствием. Однако неправоту свою признаю, и впредь обязуюсь боевых товарищей не объедать, хотя пряники эти нежно обожаю, и люблю чрезвычайно.
Не успел приехать – землекопы громадный глиняный горшок отрыли, зов'oмый по-древнегречески п'uфос. Пустой и совершенно целый!
С предосторожностями в гарнизон доставлен, аки младенец, и уж генерал-аншеф вокруг него пляшет, обнимает горшок и смеётся, как химера.
Фотографический аппарат мы, само собой, применили по назначению. А господа обер-офицеры изволили намекнуть, что я незамедлительно негативы в германский генштаб доставлю, и сейчас за то получу тридцать серебряных пфенингов. Ах, как они все ошибаются…Иуда из меня некудышный.
20
Вообразите: сегодня с обер-офицерами и прапорщиком – в пинг-понг, на столе, который – партейку сладили, один на один. Заведение есть неподалеку преуютнейшее.
Затем ещё, и ещё партейку. Азартная игра, я вам доложу! Обстановка претенциозная: на стенах картины маслом, часы механические с маятником. Стеклянные стены кругом, как в оранжерее. Часы, признаться, мы чуть не разбили, до такого куража дело дошло. Прапорщик Берёза, каналья, всех обыграл и в чемпионы вышел. Однако же, сей досуг мне по нраву!
Но зато надобно в этом заведении горячительного заказывать, и тогда хоть всю ночь играй, гость дорогой! Господа обер-офицеры дразнят мудрёно амбидекстером, потому как обеими руками одинаково владею ракеткою.
21
Вероятно, Вы полагаете, что я катаюсь тут, аки сыр в масле, и мне мёдом намазано? Отнюдь, вот, извольте ознакомится: по дороге в поле и обратно паровой дилижанс наш, случается, подолгу стоит на железнодорожном переезде, пропуская лязгающий состав цистерн. А наш седовласый шофёр с вислыми седыми усами, переходящими в благообразные бакенбарды – курит трубку, утробно кашляет громогласно и невнятно ругает матерно железнодорожников в ожидании сигнала семафора.
Крысы и мыши грызут изоляцию электропроводов, посему повсюду расквартированы штатные коты и кошки. И кормёжка, и служба им.
Оставшиеся татуированные землекопы сделались от загара и пыли черны как арапы. Сквозь зубы цедят чёрной бранью. Потому как при длительной работе с лопатой плечевые суставы ноют нестерпимо. Нужда и алчность всему виной! Фельдшера у нас нет. До ближайшего ехать 10 верст.
Окуляры зелёного стекла
Изладил себе самодельную лесенку из аршинных реек, выбираюсь по ней из раскопов и траншей, потом следом за собой за шнур вытягиваю. Иначе и не вылезти. Ямы есть и в полтора, и в два человеческих роста.
Днём иногда цеппелины пролетают над головой, а потом командованию дагерротипы на стол: вот-с, полюбуйтесь, чем обер-офицеры и прочие, мол, заняты.
Фурия-госпожа на раскоп приезжала.
Разыскивала дезертиров и не убёг ли кто в Крым самовольно. С водой стало получше, но надобно делать запасы. Мало ли что будет завтра.
Сколопендра дорогу перебежала по пути на ужин: крупна, бестия, и по-своему красива.
К ложке своей присовокупил вилку, вышла разъёмная конструкция. К столовым приборам я неравнодушен.
22
Когда враг рода человеческого уже совсем было отчаялся, видя плоды просвещения и машинного прогресса, он измыслил аглицкий футбол. Видали бы вы, до какого неистовства доходит русский человек, когда идёт прямая трансляция со стадиона! Прильнув к рупору радиопередатчика и перестав даже дышать, штабс-капитан сжимает драгоценную пивную бутылку, словно горло басурманина.
Господа офицеры самозабвенно обращаются в слух, и в этот миг горе шумящему! А уж во время крика "гол!" ор стоит такой, хоть святых выноси! И скачут, и братаются-лобызаются, и пиво пьют, и н`a головы льют, а ежели нам забьют, то тотчас кричат, что на поле одни продажные содомиты, умом недалёкие и к футболу аглицкому от рождения не способные.
23
Ах, Езус Мария, как же в этом захолустье отчаянно не хватает театра! Не достаёт светской жизни, городских утех. О, где вы теперь, столичные красавицы? Где надменная гордячка, длинноногая Эльвира Зубровская? Где юная стервочка и модница, волоокая Лилия Лебедзинская? Где сёстры-близняшки С., чьи очи, как июльское небо в полдень?..
Всё кануло в Лету, и даже степной суслик не просвистит. Не водятся они тут, паршивцы. Где, наконец, наша сербская принцесса, от черных волос которой сходит с ума пол-Петербурга? Где ты, добрейший пан Войцеховский, что палил в нас картечью, когда мы по ночам лазали через окно к его старшей дочери? Не слышно степного суслика. Лишь надрывно стонут в поднебесье черноморские чайки, да рычат паровые бульдозеры.
24
Посреди ночи снится кошмар, будто навис надо мной кто-то, и этак взрёвывает дико и невнятно: "'yмболск… ч`aйнаболд… энэйблд… " И через раз матерно.
"Чего тебе?.." – пробую я продраться сквозь сон. А этот снова за своё: "сучья… барсучья… Бугэлла!!" – как рявкнет! А дальше снова – отборно да матерно.
Проснулся я, вскочил разом – и вправду – стоит сам генерал-аншеф, в одних подштанниках его превосходительство, монокля нет, а вместо лица – свиное рыло! Пузо круглое, волосатое. И тем рылом он водкою и рыбой на меня дышит невыносимо, и предлагает вдвоем повариху снасильничать!