Дневник матери
Шрифт:
Иван Николаевич, прикрывая эту свою растерянность, говорит раздражённо, когда я заговариваю с ним о Тане:
– Пусть идёт, куда хочет! Девице скоро семнадцать, а она не знает, кем ей быть?! Стыд! Почему я в четырнадцать лет знал, кем я буду?
– А вот Таня не знает, – говорю я, задетая тоном мужа. – И не её вина, что не знает, а наша с тобой и школы…
– Ну, на школу нечего пенять, своя голова на плечах должна быть!
Говоря так, Иван Николаевич, может быть, излишне резок, но я понимаю почему. Он всё ещё не может простить себе ошибки с Лидой. Эта ошибка – его больное место. И сейчас, когда решается будущее Тани, он боится
В какой-то мере он прав. Плохо, когда в семнадцать лет человек не может сделать выбора. Но в отношении Тани было бы несправедливостью сказать, что интересы её никак не определились. Нет, она, так же как и Лида, увлекается литературой. Слог её отличается изяществом, простотой, непринуждённостью; об этом мне не раз говорила учительница русского языка и литературы. Но Таня и не помышляет о поступлении на литературный факультет, заранее зная, что её выбор не будет одобрен отцом.
В оправдание Тани я привожу Ивану Николаевичу мысль Л. Н. Толстого, что мы чувствуем своё призвание только тогда, когда уже раз ошибёмся в нём.
Но мой довод не производит на него никакого впечатления. Он стоит на своём.
– Ну, милая моя, – говорит он, – если за десять лет учёбы человек ни в одну науку не влюбился, если ему всё равно, куда пойти: в рыбный институт или в металлургический, то уж дальше некуда…
Иван Николаевич широко разводит руками и, нахмурившись, делает несколько шагов по комнате.
– Вот и получается, – снова говорит он, останавливаясь передо мной, – проучится человек год-два в медицинском, а потом решает, что медицина не его призвание, и начинает метаться из вуза в вуз… Нет, эти дела должны решаться проще. Не знаешь куда пойти, иди туда, где ты нужен! На стройку! На целину! Поработаешь годика дватри, глядишь, найдёшь своё место в жизни…
Это верно. Сколько людей нашли себя именно там, где они оказались всего нужнее: на стройках семилетки, на заводах, на целине, на строительстве Куйбышевской и Братской ГЭС! И что удивительно, они восприняли свои профессии не как временные, а свыклись с ними и полюбили их.
В самом деле, что можно сказать о труде слесаря, если не держал в руках гаечного ключа, или о труде агронома, когда не можешь отличить ячменя от пшеницы?
Я знаю одну женщину – врача-хирурга. В юности она мечтала стать актрисой. У неё все данные были для этого. Она была хороша собой, обладала звучным гибким голосом, прекрасно читала со сцены стихи. Но она стала врачом-хирургом, потому что комсомол дал ей путёвку в медицинский институт, а не в театральное училище. (Да, было время, когда в вузы мобилизовывали по партийным, комсомольским, профсоюзным путёвкам!)
Недавно я спросила её, по-прежнему красивую, но седую уже, с выражением того спокойствия и уверенности во всём облике, что даётся сознанием правильно пройденного пути, не жалеет ли она о том, что стала врачом, а не актрисой.
– Что вы! Я тысячу раз возблагодарила судьбу, что я врач! – вскликнула она. – Человек вверяет нам самое дорогое, что у него есть – жизнь. И жизнь эта порой висит на ниточке. И от тебя зависит, чтобы она не оборвалась… Зависит вот от этих самых рук…
Она протянула мне суховатые, покрасневшие от постоянного мытья руки с коротко остриженными ногтями.
Вряд ли многие знают, что для врача-хирурга тоже существует «норма выработки». Он делает до семисот операций в год. Сколько же спасла жизней
Всякий труд можно полюбить, было бы удовлетворение от него. А удовлетворение приходит только тогда, когда ты знаешь, что труд твой полезен, что он даёт что-то тебе и обществу. Попробуйте обречь себя на бесплодную работу – переносить камни с места на место – и вы скоро убедитесь, как это тяжело, даже если камни будут не настоящими, а сделанными из картона.
Прибегают к Тане подружки, такие же, как она, девчонки шестнадцати-семнадцати лет. Они, как встревоженные воробышки, щебечут в её комнате; не слушают, перебивают друг друга, смеются. Затем такой же шумной стайкой выпархивают из квартиры.
После их ухода Таня задумчивая бродит по комнатам, останавливается возле меня и настойчиво спрашивает:
– Ну, как ты всё-таки, мама, думаешь, куда мне пойти?
– Не знаю, Таня, решай сама! – вздохнув, отвечаю я.
– Почти все девочки идут в пединститут. Только Валя Галушко решила в институт инженеров городского хозяйства, да у Жеки мама хочет, чтобы она пошла в медицинский. А Инга знаешь куда собирается? В балетную школу! Только это ещё не наверное. Ей директор Пал Палыч сказал: «Для этого тебя государство десять лет учило?!» Всё-таки странный он человек, этот Пал Палыч… Правда, мама?
– У каждого свой взгляд на эти вещи, – говорю я уклончиво. А сама думаю, вот пришла пора для девочек выбирать свой жизненный путь, но никто из них, в том числе и Таня, не задумались над тем, что он может быть иным помимо института. Ни одна из таких профессий, как профессия маляра, штукатура, токаря, слесаря, доярки, портнихи, повара, не вызывает в них энтузиазма. В чём дело? Конечно, уж не в барском пренебрежении к ним, к этим профессиям: ведь в большинстве случаев родители девочек и есть эти самые строительные рабочие, швеи, сапожники, продавцы и т. д. И девочки прекрасно отдают себе отчёт в том, что труд их родителей общественно полезен и поэтому уважаем и почётен. Дело тут в другом. Слишком легко и бездумно мы внушаем детям чуть ли не с пелёнок, что труд – это творчество, горение, подвиг. Ну а какой же это подвиг, если сидеть в сапожной мастерской и изо дня в день прибивать подмётки?
Для юноши подвиг и романтика неотделимы, а потому ему, может быть, трудно понять, что зерно подвига может таиться и в таком сугубо прозаическом деле, как прибивание подмёток.
Подруги Тани, так же как и она сама, не мыслят своего будущего без труда, мечтают прожить жизнь достойно, как подобает комсомолкам, но где и как найти применение своим силам, они не знают. И школа не подсказала им этого. Ведь долгое время считалось, что основная задача школы – подготовить для вуза достойное пополне ние. Больше того, работа школы нередко оценивалась по количеству учащихся, поступивших в институты…
Не это должно определять работу школы. И очень хорошо, что иными стали настроения и взгляды. Из стен школы молодёжь должна выходить не только с аттестатом зрелости, но и с путёвкой в жизнь – специальностью.
Важно не только сделать молодого человека грамотным, но и приучить его к труду, помочь ему найти своё место в жизни. Как в дальнейшем сложится эта жизнь, трудно сказать, у каждого она сложится по-разному. Ясно только одно, что, проработав два-три года, человек, задумав вновь учиться, не будет, как желторотый птенец, метаться, решая проблему, в какой институт ему пойти.