Дневник мертвеца
Шрифт:
Отмыв нож, я затем умылся сам, с отвращением смывая с рук вонючую кровь и куски чужой мертвой плоти. Взяв в руки автомат, я выждал немного, чтобы убедиться, что за мной не гонятся. Успокоившись окончательно, я поднялся наверх, к кладбищу. Мне хотелось видеть, что происходит вокруг, а на дне оврага я находился в невыгодной позиции. Присев на покосившуюся скамейку у старой могилы, я отложил оружие и быстро осмотрел себя на предмет повреждений и ран. Полагаться на ощущения не хотелось - после падения в подвал и драки ныло все тело; чтобы понять истинное состояние дел, требовался визуальный осмотр. Руки были содраны до локтей, но это не беда, со временем должно зажить. Моя одежда, крепко сшитая полевая форма, превратилась в рваные лохмотья. Все тело покрывали кровоточащие царапины,
Рассматривая себя сзади, я обратил внимание на разорванную штанину на левой ноге чуть ниже колена: она насквозь пропиталась кровью, сочившейся из скрытой под материей раны. Я закатал остатки штанины повыше, чтобы разглядеть ее. Увиденное стало для меня страшным ударом, я покачнулся и едва не рухнул на землю без чувств: кожа на икре была разорвана; кровь мешала разглядеть подробности, но я заметил полоску жира и что-то непонятное и скользкое на вид, наверное, фрагмент мышцы. Рана казалась небольшой и не представляла бы повода для серьезного беспокойства, если бы не одно "но" - вне всяких сомнений, это был укус. По окружности раны виднелись четкие следы человеческих зубов.
Сердце мое бешено забилось, как птица, попавшая в смертельную ловушку. Я начал задыхаться; в глазах потемнело, кровь молотом стучала в голове. Промелькнула мысль: глупо умереть от инсульта, будучи укушенным; хотя, наверное, и такое уже не раз случалось. Прошло, должно быть, много времени, прежде чем я отчасти пришел в себя. Ощущения, которые я испытывал, иначе чем странными не назовешь. Организм, хотя и сильно помятый, чувствовал себя терпимо. Не было никаких признаков того, что я умираю. Мой страх шел из ума - я наверняка знал, что, будучи укушенным, я приговорен. Инфекция, вирус - или что там вызывает это жуткое превращение - уже распространяется в моей крови, и ничто на свете не в силах этому помешать. По сути, я уже мертвец. Тело еще ходит, дышит, разговаривает, но внутри никого нет - я умер. Это можно назвать психической смертью: смертью личности и души в еще живом теле. Но совершенно точно известно, что и тело скоро умрет, и перестанет дышать и разговаривать. Хотя продолжит ходить - и в этом заключается суть кошмара.
Я вспоминаю сейчас, как сидел на кладбищенской скамейке - как символично!
– и пытался собраться с мыслями. За прошедшие с момента укуса дни я обдумал свое положение множество раз. Без конца прокручивая в голове случившееся, я представлял, как мог бы избежать уготовленной мне участи. Задним числом я находил альтернативные варианты - варианты, при которых я оставался жив; и осознание упущенных возможностей наполняли мою душу гневом, горечью, отчаянием и жалостью к себе.
Это был черный день моей жизни - самый черный из всех. Таких дней было несколько за всю мою жизнь: проваленные вступительные экзамены в институт, развал Союза, уход любимой девушки, смерть отца, потеря работы во время экономического кризиса, потом пандемия и исчезновение всей моей семьи. Всякий раз я думал, что хуже уже не будет; но всегда ошибался. И только сейчас я могу утверждать с полной уверенностью - хуже действительно не будет, потому что на этот раз случилось худшее из возможного; да и жить мне осталось так мало, что ничего другого просто не успеет произойти.
Вспоминая день, когда меня заразили, я понял одну вещь: подсознательно я всегда, с самого начала знал, что это произойдет со мной рано или поздно. Не то, чтобы я предвидел именно себе такую судьбу. Просто у меня было сильное чувство, что человечество - люди в целом - не сможет выбраться из этой передряги. Что все мы обречены, кто-то раньше, кто-то позже; это лишь вопрос времени. Выжившие после первых дней резни словно выиграли в подложную лотерею, где объявляют победителей, а потом вдруг оказывается, что приза не будет, потому что организаторы сбежали с деньгами. Те, кому повезло выжить, тоже обречены, просто они умрут позже, чем все остальные. А раз всем конец, то однажды настанет и мой черед - так я всегда бессознательно считал. Кто-то сказал бы, что подобными мыслями я сам накликал свой конец, но я не соглашусь. Просто я повидал достаточно и ясно понимал, что не спасется НИКТО. Так что настигшее меня трагическое несчастье было в каком-то смысле неизбежным. Может, поэтому я так спокоен теперь; хотя в первые часы после укуса, когда мир для меня сузился до размеров злополучной раны, я чувствовал себя по-настоящему ужасно.
Парализованный, я сидел посреди кладбища и мучительно умирал в глубине своего ума. Постепенно жизненность тела естественным путем стала брать верх; мои мысли приобретали все более оптимистичный лад, если можно так выразиться. Глядя на старые могилы с покосившимися памятниками и крестами, я думал: а есть ли разница между мной, укушенным, и лежащими под землей вокруг? Разве не проводим мы свою жизнь, так же неизбежно обреченные на старость и смерть? В чем тогда разница, кроме сроков? Они жили - и я жил; они однажды умерли от чего-то - я тоже умер; вернее, скоро умру. Просто пробил мой час, только и всего.
Рассуждая таким образом, я поcтепенно вернулся к реальности. В свой последний раз, с благоговейным трепетом я жадно впитывал окружавший меня волшебный мир. День был изумительный. Яркое летнее солнце бесконечно щедро изливало свой свет на все вокруг; в его лучах мир сиял и искрился. Все казалось новым, свежим, вновь созданным, как первые листья весной: старые кладбищенские плиты, столетние сосны и ели, душистые травы, летящий пух одуванчиков и танцующие в снопах света насекомые. Простые звуки природы, привычные с детства - нежные трели птиц, журчание ручья в овраге, комариный звон, жужжание шмеля - стали объемными и слились в непостижимую симфонию, подобную которой человек никогда не сумел бы создать; каждой своей нотой она прославляла жизнь. Все казалось особенным; возможно, впервые в жизни я видел мир таким, какой он есть на самом деле.
Мысли остановились. Я поднял голову, чтобы посмотреть на небо. Солнце ослепило меня, я зажмурил глаза. Мир не исчез; он стал яркой вспышкой, а потом темной пустотой, которая превратилась в бесконечную паутину света - настолько прекрасную, что я не мог вынести это зрелище и открыл глаза. Мягко дернувшись, в неуловимое мгновение грандиозное переплетение света стало всем вокруг: деревьями, небом, травой.
Я упал на колени и зарыдал, благодаря бога за то, что он позволил мне стать свидетелем его славы и красоты сотворенного им мира.
XII.
Когда я пришел в себя настолько, что вспомнил: я не один в этом мире и где-то в одном из его уголков затерялись мои друзья - тогда я по-настоящему "вернулся". Не только друзья, но и враги. Я мысленно воспроизвел события последних часов, начиная с момента, когда опрометчиво отправился помогать выдуманным раненым людям. Теперь ситуация выглядела совершенно ясной. Для меня приготовили идеальную ловушку и я попался. Но что негодяи собирались делать потом? Им придется как-то объяснить мое исчезновение. Что бы они ни сказали, им не поверят. Но и уличить их невозможно - погибни я в том подвале, не было бы ни одной улики. Однако... Их главным аргументом, позволившим заманить меня в подвал, были якобы нуждающиеся в помощи люди. Слава и Валентин Иванович потребуют предъявить этих людей - тут-то мерзавцев и разоблачат.
И вдруг я понял, что они не собираются ничего объяснять, потому и не стали утруждать себя сочинением истории, которую смогли бы подтвердить. Их план проще: избавившись от меня, они вернутся в убежище и без разговоров убьют Фролова с Машей; затем устроят засаду на Славу и застрелят его, когда он вернется. При мысли об этом меня охватил ужас.
Я посмотрел на часы. После моего выхода из убежища прошло три с половиной часа. Получается, почти два часа я провел в самосожалениях, оплакивая свою потерянную жизнь. Я опоздал! Фролов наверняка уже мертв, и Маша тоже. Все, что я мог теперь сделать - это попытаться спасти хотя бы Славу.