Дневник метаморфа
Шрифт:
— И поплыла Первожена искать сияющую ракушку, одну во всех водах. И отплыла от Первомужа так далеко, что видно уже не было, ещё чуть отдалится — супруг и господин её перестанет искрить во тьме! Как можно бросить яйценосца? Но та подумала — рискну. Оставила его, поплыла на Край Воды и ухватила со дна яркую ракушку счастья!
Она радостно запрыгала, словно сама такую ракушку ухватила. С какой-то стороны так и было. Теперь Тенго семейная, она получила цель и смысл, а не как раньше. Правильно сестрица Иса из гнезда выгнала. А вот ел её Нико плохо, наотрез отказывался от полезных личинок, предпочитая пустую пищу
— Свет счастья пронизал её, но счастье сменилось ужасом: она потеряла Первомужа и не знала, как быть. Поэтому стала одно за другим откладывать яйца во тьму, рассылая во все стороны, пока последнее не осветило в холоде вод лицо её грустного супруга и господина, который искал её много эонов. Она потянулась за ракушкой счастья, но та давно потерялась среди яичного света. «Ничего, — сказал Первомуж. — Я выношу мировые яйца и обрету этим счастье для всего живого». С тех пор Первожена никогда не бросает его, чтобы не грустил. И я тебя не брошу!
— Звезды появились не так, — сказал муж и вздохнул.
— А как?
— Газ, сжатие, термоядерная реакция.
Он сказал много слов, Тенго ни единого не поняла, хотя старалась, ни единого образа не возникло, хотя ловила, видно, муж говорил слова, которых сам не понимал. Тогда подлезла под руку, чтоб погладил. Тенго заметила, что он любит гладить её густую шубу и всегда веселеет, как нагладится.
Нико почесал её за ухом, постукал пальцем по лбу, затем встал, и принялся складывать КОН СЕРВЫ из рыбы и мяса в РЮК ЗАК, и шаманские яды туда положил, и многое другое, нужное ему в пути. Самой-то Тенго ничего не надо, у неё всё с собой — лапы, сердце, хвост. И, самое главное — волна. Когда-то, очень давно, древние дакнусы ходили по суше, ведь море пересохло и им пришлось расселяться. Но в те времена их было много, с ними шли шаманы и воины-искрители, способные убить врага искрой. Сейчас таких и нет…
— Я понесу, — сказала она. — Я сильная, а тебе и так тяжело, у тебя яйца. Куда мы пойдём?
— Подальше отсюда, — ответил муж. — К своим мне нельзя, как ты понимаешь.
— А чего?
— Закроют, станут изучать. Считай, в клетку попаду навеки.
— Так пошли к моим! — радостно сказала Тенго — удача сегодня отложила яичко в её планы. — У нас в озере хорошо, нам дом дадут, мы его раскормим как следует — ух и большой дом вырастет! В озере рыбы — тьма! Мы обрыбляем. И улитки! И всё вкусное, а не КОН СЕРВЫ. Наша шаманка, мамаша Сьё — ух, какая сильная! Она кучу сонных песен знает и как дети вылупятся — сразу вытащит, вообще без боли, как из зятя Белроя, он только раз и крикнул. Всё будет хорошо!
— Ну, пошли, — равнодушно ответил муж. — Если повезёт — не сразу сдохну.
— Ты не сдохнешь! — воскликнула Тенго, прыгая вокруг него. — Я не дам!
Они покинули разорённый, разбитый, выеденный Больным Братцем дом и отправились в путь — Тенго посмотрела, как ближе и безопаснее. РЮК ЗАК Нико ей не дал — заботился. Ну и, отчасти боялся, что разобьёт РЕ АКТИВЫ.
***
Дорогой дневник, это пиздец. Но я не прекращаю думать, как из него выбраться.
Как меня вырубили — и не понял, не заметил никого и не унюхал. Просто вдруг очнулся да прескверно: от глупейшего
Приснилась наша собственная свадьба в кругу соплеменников моей дикарки, хотя у них понятия «свадьбы» пока что нет, насколько я понял, как и письменности, и календаря. Примитивный народец. Яйца отложила — всё, типа замужем.
Поскольку спал я под отвратным ветеринарным седативом, бог их знает, что у них в усыпители напихано, то приснился мне стол, сплошь заваленный жевальными камнями, личинками, сырою рыбой и чёрте чем ещё. Во главе сидели мы с Тенго, по кругу прыгала шаманка в уборе из перьев, пердела, булькала и низко гудела горлом. Потом все принялись грохотать во рту камнями, особо налегая на забродившие водоросли. А после — частушки распевать…
— Утконоска с муравьедом
Как-то полюбились,
И от этого от срама
Ехидны родились!
Эх, хвост, чешуя, поймал выдру как-то я! Или то приснилось мне? Я теперь хожу во сне!
Раз пришёл в гнездо бобёр,
Член осиновый припёр!
Говорит бобрице:
Будет чем харчиться!
Эх, хвост, чешуя, и зачем мне этот я? Вот найти б водицы, чтобы утопиться!
Приходила крокодила,
Крокодилу говорила:
Ты подвинь свою жу-жу –
Я на яйцах посижу!
Как-то лось покинул лес,
В озеро по жопу влез.
Спрятал член и яйца
В белочку и зайца!
Эх, хвост, чешуя, поймал выдру как-то я. Думал порезвиться, а та — давай искриться!
Жопу мыл медведь в реке,
Чтоб пойти к тигрице,
А лосось ему в кишке
Отложил икрицы!
Говорили, любовь зла,
Мол, полюбишь и козла!
И от этих самых зол
Полюбил козла козёл!
А в семействе у сома
Дым столбом и кутерьма!
Крыл сомиху матом,
Что в икре щучата!
Эх, хвост, чешуя, внутрихуйный теперь я…
«Издеваются, суки зашкварные» — подумал я и открыл глаза в аду.
Ни ногой, ни рукой двинуть не могу, лежу, извиваюсь, покряхтывая, а над ухом, чуть поодаль, кто-то чавкает. Поднял голову и не знаю, как не обгадился.
Я не сразу узнал Паркинсона. В нём не осталось ровным счётом ничего человеческого, зверь зверем. Огромным он мне показался с земли, косматым, со слипшимися колтунами в шерсти, очень грязным, с огромной же, вытянутой башкой и длинной мордой. Он повернулся и облизнул окровавленную пасть, глядя прямо на меня жёлтыми глазами, тогда только я и понял, кто передо мной, и ужаснулся делу рук своих. Затем в нос шибануло тяжким духом падали и дерьма. Натурального дерьма: Макс жрал и гадил одновременно. А жрал он голову и живот чувака, на распяленных ногах которого подрагивали в такт его рывкам ботинки рейнджера. Чуть поодаль валялось оружие.
Меня вывернуло слюной и желчью, я подавился каплей рвоты и закашлялся.
Тем временем Макс высрался, дёрнул хвостом, и на трёх ногах пошел ко мне, подобно тому, как ходят гориллы, в одной, передней лапе, сжимая полувыеденную черепушку несчастного рейнджера. Это я тогда ещё других не видел тел.
Дорогой дневник, в тот миг я попрощался с жизнью и единственное, о чём думал — хоть бы он убил быстро, не игрался. Но Паркинсон только ткнул мне в морду оторванной этой, расколотой головой.