Шрифт:
Книга 4. Тень
Глава 1. Вечность
Из дневника Аска
3 сентября 2774 года
Лучи света касались маленьких капель на окне. Каждая из них словно целый мир – сияющий, живой, неповторимый. И в каждом из этих миров были мы с тобой. И всякий раз вместе.
Вопреки всему мы находили друг друга, преодолевая бесконечный круговорот событий, жизней и времени. Единственной целью, заветным желанием, возложенной мирозданием миссией было коснуться твоей руки.
Порой нас разделяли континенты и десятилетия, но разве может это быть преградой? Ведь ты знаешь меня тысячу лет, мы вместе прошли сотни жизней. Однажды исчезнет все. Останешься ты.
Мы видели многое, но нам столько еще предстоит… Уже вечность, мимолетную вечность мы идем рука об руку. Будет ли так всегда?
Я помню все. Первый взгляд – словно утреннее солнце коснулось ресниц. Биение сердца в такт вибрации земли. Молчание, растворившееся в дыхании вселенной.
Но не всегда все происходит так, как должно быть. Так, как предначертано судьбой. И порой мы сами становимся тому причиной. Незаметно, крупица за крупицей, слеза за слезой, набирается чаша, из которой уже невозможно возвратить тех слов, сказанных и несказанных, тех потерянных секунд счастья и минут спокойствия. В этой чаше они оборачиваются часами одиночества и годами разочарования и сожаления. Мы не замечаем, как привыкаем ко всему, даже к чудесам. И тогда они оставляют нас. Мы снова пускаемся в бесконечный, отчаянный поиск. И ищем то, от чего сами ушли, то, что сами разрушили, то, чего уже нет. Так рассыпается вечность.
Неужели это конец? Неужели предопределение мироздания не в силах коснуться наших оледеневших сердец?
Все теряет смысл. Когда споры возникают без причин, слезы скользят по щекам без повода, а руки леденеют в собственном доме… Когда факты не являются аргументом, любой вздор выдается за истину, а о тебе клевещут те, кого ты любишь… Когда достоинства обращают в недостатки, приписывают чуждые тебе мысли, белое называют черным… Все теряет смысл.
«Не бывает такого меж теми, кто судьбой предопределен друг другу», – скажет кто-то. Нет… Тяжким бременем ложится это на плечи любящих и любимых, будто проклятие. Замкнутым кругом становятся объятия и раздоры. Не обошло это и нас.
7 сентября 2774 года
Лето выдалось дождливым. Лучи солнца редко озаряли наши померкшие лица. Незаметно настала осень, принеся с собой холодные ветра. Сольвейг не говорила о том, что произошло с ней в период с 13 февраля по 5 мая, до того, как она вернулась на планету Зиу. Но вернулась она одна. Я не задавал Сольвейг вопросов. Мне было достаточно того, что она жива, что я нашел ее. Ведь все считали, что Сольвейг и Вигман Адальберт погибли. Я хотел связаться с Хьярти, чтобы рассказать о Сольвейг, но она сказала, что это уже не имеет никакого значения. Я не понимал, как может не иметь значения то, что ей удалось выжить, но не стал возражать. Хоть я и не задавал ей вопросов, из головы моей не выходило, что, скорее всего, Вигман Адальберт погиб. С этим я и связывал ее замкнутость, молчаливость и задумчивость.
К моему удивлению, Сольвейг стала часто вспоминать прошлое. Однажды вечером мы с ней сидели на скамейке у обрыва. Соленый ветер дул мне в лицо, от него слезились глаза. Фонарь, сияя мягким светом, парил в воздухе неподалеку. Солнце тонуло в океане, вместе с ним уходили ко дну и последние его лучи. Сольвейг рассказала, как много лет назад она впервые увидела здесь Сандара, они были совсем еще детьми. Тогда они вместе посадили ясень, что теперь раскинул свои ветви над нами. Она вспоминала, как на ее шестнадцатый день рождения Сандар подарил ей птицу. Тем холодным декабрьским днем Сольвейг рассказала ему о том, что получила письмо из «ЕО», о том, что ее родители больше не вернутся. Потом она рассказала, что именно здесь решилась отправиться в армию «Единого Ока» и сказала об этом своему другу, – 6 апреля 2764 года они покинули свою родную планету Зиу.
– Больше десяти лет прошло с тех пор, – задумчиво закончила Сольвейг свой рассказ.
Я взглянул на нее, ничего не ответив. Почему-то мне совсем не хотелось ни о чем вспоминать. Более того, даже когда я делал над собой усилие и искренне пытался вспомнить хоть что-то, воспоминания ускользали. Я мог размышлять лишь о том, что делать дальше. Я ведь даже не знал, встретилась ли Сольвейг с Игг Манне, но подозревал, что нет. Я был уверен, что в таком случае он точно не оставил бы ее в живых. Мне казалось, что любой, даже самый безобидный, вопрос может ее ранить. Поэтому, боясь узнать о ее дальнейших планах и мыслях, я мог лишь догадываться.
Никакая информация о том, что происходило по ту сторону Великого Солнца нам не была известна. Ведь ни Сольвейг, ни я ни с кем не связывались. Мы жили будто на острове. Мне сложно было поверить в то, что еще несколько месяцев назад мы отчаянно боролись с «ЕО», были частью революции, частью того, совсем иного, мира. Нам было за что бороться, мы знали, что делать, и шли к своей цели. Возможно, мы достигли ее.
Единственное воспоминание, которое мне удалось осознать, – планеты Йера больше нет. Когда Хьярти сообщил об этом, для меня это были просто слова, я не осознал всю их глубину и фатальность. На тот момент я думал о том, как найти Сольвейг, а когда нашел – о том, что это чудо. Теперь я все осознал. Вероятно, из-за этого мне ни о чем и не хотелось вспоминать, ведь было разрушено то место, откуда берут начало любые воспоминания, – родина. Возможно, все это и стало причиной тому, что появилось это неприятное чувство, будто земля уходит из-под ног. Когда я поделился своими переживаниями с Сольвейг, она не задумываясь сказала: «Ты потерял свои корни».
9 сентября 2774 года
Я сидел, опершись спиной о ясень. Мои руки касались его едва выступающих у самого ствола корней. Слова Сольвейг крутились в голове. Наверное, она была права. Но того, что утрачено, уже не вернуть. Значит, я обречен с этим жить. Я смотрел на бушующий океан, затем закрывал глаза, но чувствовал его мощь и силу, его неудержимую энергию, и почему-то в тот момент мне было очень спокойно. Взглянув вверх, я увидел ветви, что покачивались в такт ветру. Я не заметил, как пошел дождь.
«Мы могли бы остаться здесь навсегда, – подумалось мне. – Это словно другой мир, где нет ни войн, ни „ЕО“, ни потерь».
– Война скоро придет и сюда, – прозвучал голос, будто услышав мои мысли.
Этот голос был словно эхом, что ветер принес откуда-то из-за океана, сквозь моросящий дождь и холодный ветер.
– Сольвейг, – промолвил я, ища ее глазами.
Она сидела на скамейке. Я даже не заметил, как она пришла. Словно она растворилась в дожде.
Я был уверен, что сердце Сольвейг полно было чувств, которые стремились обратиться в слова, но ее разум не позволял им вырваться из холодного плена. Остывшее сердце страшнее бури, ведь оно, подобно черной дыре, поглощает изнутри, в то время как буря, какой бы неудержимой она ни казалась, рано или поздно утихает. И вскоре не остается от нее и следа – ни в душе, ни в памяти.
Я не сразу понял, что призывать ее стать прежней бессмысленно. Но однажды она сказала: «Как я могу быть прежней, если столько всего пережито? Ведь невозможно стать вновь той девочкой, которая много лет назад прочитала здесь то злополучное письмо. Невозможно вернуться в сознание девушки-солдата, с теми целями и стремлениями, которые в те времена терзали мою незрелую душу. Стать той, кем я была, когда мы встретились с тобой, я, к сожалению, как бы мне ни хотелось, тоже не могу, хотя для меня это было счастливое время. И ты, и я, все на свете – отражение того, что мы пережили, через что прошли. То, что с нами происходит, оставляет след в нашем сознании, сердце, душе и памяти, сознательной или бессознательной. С этим невозможно бороться и бессмысленно отрицать».