Дневник сломанной куклы
Шрифт:
Мысль, что придется куда-то еще ехать, что-то просить, вообще - двинуться с места, привела в ужас. Да что там - ехать! Просто прожить еще один вот такой день. Даже... даже час... Он поднялся, и его качнуло. Пусть она - как хочет. С трудом переставляя ноги, снова вышел во двор, отпер дверь сарая. Ни о чем не думать. Только бы скорее, скорее...
* * *
Это было странное место. Залы, проходы, вместо стен - сверкающие занавесы, похожие на северное сияние, голубоватые, искрящиеся, холодные. И переливаются. Катя знала - это не на Земле, вообще - нигде, в каком-то ином измерении. Но везде люди. Разные. Некоторые - совсем живые, из плоти и крови. Вон Пушкин, смуглый, курчавый, белозубый, о чем-то оживленно говорит по-французски, слышен голос. Катя подошла и дотронулась до руки - теплая. Пушкин даже головы не повернул, улыбался собеседнику. А тот - бородатый, в длинной холщовой рубахе. Кустистые
– "А эти?" - она смотрела на полупрозрачных. "Соответственно. Их вспоминают реже".
– "А вон те, там?.." Только что мелькнувший силуэт, контур, вдруг исчез. Растворился. "Этот скоро умрет. Да, да. Здесь умирают, когда уже некому помнить. Уходят. Всем просто не хватит места. Они - там, наверху". Катя подняла голову - в черном небе мерцали огоньки, одни более яркие, другие тусклые, далекие. "Их-то мы и принимаем за звезды, - поняла она.
– А бабушки здесь нет. Значит, никто из нас ее не помнит? Но это неправда! Он врет, здесь оставляют только знаменитостей! Это нечестно. Нечестно!" Катя пыталась закричать, но, как часто бывает во сне, не смогла. И проснулась. Снаружи какой-то шум, даже грохот. Она босиком подошла к окну, тому, что на океан. Светила луна. Огромные водяные горы катили к берегу и с ревом разбивались. Брызги пены взлетали над обрывом. Шторм. Она видела его впервые. Как красиво и жутко. Океан совсем рядом. Что ей снилось? Неприятное? А-а, да... Какое-то мертвое царство.
Катя легла в постель, укрылась одеялом с головой - грохот и рев стали тише. Сон? А-а, Эвелин, вчерашний разговор. Она рассталась со своим бой-френдом, за которого летом вовсю собиралась замуж. "Сол требует, чтобы я приняла его религию. Иудаизм. Иначе его семья порвет с ним отношения, они ортодоксальные евреи".
– "Ну, так и прими, жалко, что ли!" - сказала Катя легкомысленно. "Как ты можешь так говорить? Это же не платье - взяла и переоделась. Моя мама будет против, мы все католики".
– "Господи! Да разве не ясно, что Бог - один?! Один для всех людей. Просто разные народы говорят с ним - каждый на своем языке, - внушала Катя, - все обряды, обычаи - только способ общения с Ним. А суть одна. Бог - это добро, хоть для католиков, хоть для православных. И для евреев тоже. Какая разница?" - "Какая разница?! Да огромная! Ты вот знаешь, что они не признают жизни после смерти? Не знаешь? У них нет ни Ада, ни Рая. Сол говорит - человек живет после смерти столько, сколько его помнят близкие. А потом - все. Мне это не нравится". Катя прекратила спор. Видно, ей этот Сол нужен меньше веры в загробную жизнь. Вот если бы он вместо Бога поклонялся дьяволу - другое дело. А сама Катя, если бы полюбила кого-то, согласилась бы стать хоть мусульманкой, хоть протестанткой! Без разницы. Роналд, кстати, протестант. Правда, Катя плохая верующая, в церковь не ходит, не исповедуется, не причащается. Отец - вообще... А мама нет. И Рут тоже. Но разве можно сказать, кто из них двоих прав, а кто не прав - католичка Рут или православная мама? Тут Катя вспомнила Льва Толстого, как он разговаривал в ее сне с Пушкиным. Даже то, о чем они говорили. Хоть и по-французски. Говорили они о ней и Роналде.
Катя заснула. Океан все гремел и гремел, и от этого ей теперь спалось еще крепче.
Разбудили ее голоса. Мыша о чем-то громко и возбужденно спорил с Рут. А ему ведь пора уже быть в университете, у него сегодня утреоний урок. Слов Рут было не разобрать, видно, та стояла дальше от Катиной двери. А отец четко произнес, что незачем ее готовить, надо сразу сказать все как есть. Катя вскочила с постели, стала надевать халат, в это время в дверь постучали, она крикнула: "Да! Войдите!" На пороге появился Мыша, и по лицу его Катя сразу поняла: что-то случилось. Страшное.
– Родная моя...
– начал отец.
– Мама?!
– закричала Катя.
– Володя.
Она летела домой одна. Отец долго не соглашался, убеждал, что должен в такой момент быть рядом, что он легко может оформить себе визу за два дня, а похороны не раньше чем через неделю. Потому что милиция расследует причину смерти. Вдруг это убийство - Володя не оставил никакой записки.
Катя не согласилась. Она должна лететь немедленно. И быть там, рядом со всеми. Помогать им.
– Рут, скажи ему. Врач ведь говорил, нельзя летать через океан из-за сердца. А мне, честное слово, так лучше. Чтобы они почувствовали - я член их семьи, я с ними.
– Катя права, - поддержала ее Рут.
– И за нее бояться не нужно, она сильный человек. Выдержит.
Ее встречали все. Мама и Ася, заплаканные, обе в черных платках. Дед, маленький, постаревший. И чуть поодаль - Димка. Кате показалось, он вырос. Наверное, потому что похудел.
Катя обняла мать, и та, припав к ней, заплакала, затряслась, сжимая Катину руку. Рука матери была холодной, точно неживая.
– Где Славик?
– спросила Катя, просто чтобы что-то сказать. И Ася с дедом почему-то громко, наперебой, начали подробно объяснять, что Славик сейчас в детском саду, а потом его привезет соседка. Помнишь тетю Зину? Она нам так помогает...
Кто это, тетя Зина? Ах, да ... Где же Вовка?.. Господи... По Катиным щекам полились слезы... Аська - совсем Буратино, один нос торчит. Мать прислонилась спиной к стеклянной двери, лицо ее было бледным, губы синими. Ей плохо! Ей же плохо! Дед! Мама сейчас упадет!!
Дед засуетился. Как-то бестолково, совсем по-стариковски. Искал по карманам нитроглицерин, вытряхнул все содержимое стеклянной трубочки себе на ладонь, положил крупинку в рот матери, остальные посыпались на пол, он не заметил. Мать стояла с остановившимся взглядом, и Катя снова ее обняла, стала успокаивать, что-то шептала на ухо, слыша, как всхлипывает рядом Ася, чувствуя, что сбоку подошел Димка и сжал ее плечо.
Домой ехали на машине. Димка за рулем, рядом с ним дед, Катя с матерью и Асей втроем на заднем сиденье.
Сидя посередине, обнимая и держа их обеих за руки, Катя чувствовала себя неприлично здоровой и слишком нарядной... У них такие землистые, изможденные лица. На маме потертое пальтишко - ее, Катино, она носила его еще в школе. Модница Аська в черном своем платке кажется непривычно простой, чуть не деревенской. Катя теперь самая сильная, должна быть сильной.
– Там тебя... Филька ждет, - вдруг сказала мать медленно. А Кате только что казалось: она почти без сознания.
– Чувствует. С утра был сам не свой, а стали собираться, как начал визжать - и все к двери, к двери.
А Катя вспомнила, как целовала в мохнатое брюхо Ника. Тот не волновался, развалился на ее кровати, распевая свои кошачьи песни... Когда она его теперь увидит? А отца? Мыша был такой грустный в аэропорту. Она пошлет ему длинное письмо по электронной почте. Сегодня же. И напишет, что летом обязательно вернется. Она обещает.
Молча вышли из машины. Димка вынул из багажника Катины вещи, запер двери и пошел с чемоданом и сумкой вверх по лестнице.
– Лифт у нас сломался, Катюша, - мать как бы извинялась.
– Ты... Тебе не трудно?
– Поднимется! Ты только посмотри, как она ходит! Шагает себе. Прямо конь, - вмешался дед.
– Вова бы посмотрел...
– Ася тихо заплакала. Катя стиснула зубы: не сметь! Если только позволишь себе распуститься - все, не остановишься. Здесь утешать должна она. Вообще - действовать. Какая грязная лестница, мусоропровод переполнен, пахнет... И стены обшарпанные. Так и раньше было? Всегда?
Димка уже поднялся, ждал на площадке. Дед открыл дверь, и рыжие лапы - на Катиной груди, рыжая пушистая морда - у лица. Филька! Прыгает и лижет прямо в губы. Повизгивает. Филечка...
Все-таки она разревелась. Села прямо в передней на корточки и уткнулась в Филькину голову, пряча лицо. Кто-то, стоящий рядом, гладил ее по волосам. Она знала - кто.
– Я пойду, Катюша? У нас ведь выборы, в редакции - черт-те что.
– Угу, - Катя не оторвала лица от Филиной головы, а тот сидел рядом, не шевелясь, точно боялся - она отпустит его и снова исчезнет. Димка пусть идет. У него свои дела, свой дом. Своя жизнь. У Кати - своя.
Похоронными делами занимались Катя с дедом: оформляли документы, ездили в крематорий передать вещи, покупали цветы. Димка, разругавшийся с начальством и взявший в редакции три дня отпуска, возил их. Однажды грустно спросил у Кати, не будет ли она против, если он придет на кремацию с женой: