Дневник войны со свиньями
Шрифт:
– Рано или поздно наткнешься на шлюху, которая тянет за собой хвост, и тебя вышвырнут отсюда как кролика. Вы там воображаете себе, будто здесь не жизнь, а истинное Перу.
Рей лукаво его перебил:
– Не жалуйся. Если не считать похоронного бюро, какое дело приносит такую прибыль чистоганом, как твое?
– Как ты можешь сравнивать? Им-то разве кто-нибудь досаждает? Тут, знаешь, требуется такая выдержка…
Видаль подумал, что в этом диалоге роли переменились. Покупатель расхваливал товар, продавец хаял. Или оба они забыли, что каждому положено
– Что ты знаешь о моих трудностях, – спрашивал Рей у своего земляка, – когда в конце месяца надо свести концы с концами? Уж не говоря о проданном в долг и о мелких кражах.
– А ты, что ты знаешь о внезапных налетах? Инспектора, которого ты можешь ублажить сдобной булкой, я не могу умилостивить всей субботней выручкой, уж не говоря о Комиссии Совета старейшин или о плюгавцах из полиции. Знаешь, кому я завидую? Дону Эладио, который сменил таксопарк на гаражи и на транспортировку мяса. Эй, Пако, скоро ли будет кофе?
Они долго и подробно говорили о доне Эладио. Да, эти деловые люди, сказал себе Видаль, не спешат, словно у них нет никаких дел; напротив, ему, неработающему пенсионеру, как-то неловко так попусту терять время. Но, несомненно, ему легче будет сидеть здесь, если он обнаружит что-то любопытное в спектакле, который, видимо, неизбежен; эти двое, двигаясь из исходных позиций, должны же как-то прийти к своим целям: одному надо больше получить, другому – меньше заплатить. По правде сказать, он сидел как на угольях. Вошел Пако и, ставя кофейник на поднос, сказал:
– Если кофе не горяч, виноваты клиенты. Каждую секунду звонок.
– А ты еще жалуешься! – упрекнул Рей.
– Как мне не жаловаться, Леандро? Я всего лишь прошу горяченького кофе.
Дверь приоткрылась, женский голос спросил:
– Можно войти?
Пако подошел к двери посмотреть, кто там.
– Это Туна, – сказал он. – Как поживаешь?
– Как дела? – спросил хозяин.
– Наконец-то явилась, – сказал Рей, украдкой глянув на часы.
У девушки кожа была с медным оттенком, волосы черные, жесткие, лоб низкий, маленькие колючие глаза, выдающиеся скулы, платье на ней было новое, но скромное. Видно было, что она простужена.
– Чашечку кофе, Туна? – спросил хозяин. – Пако постарается и принесет горячий.
– Спасибо, у меня нет времени.
– Нет времени? – с тревогой спросил Рей.
– Ты-то не беспокойся. Я просто говорю, что лишнего времени нет.
Видаль приподнялся со стула; так как их не познакомили, он поздоровался с ней, слегка поклонившись.
– Ладно, если угодно, пойдемте, – предложил хозяин.
Туна достала из сумочки бумажный носовой платок, аккуратно его развернула и звучно высморкалась. Видаль заметил, что она мокрую бумажку зажала в руке и что ногти у нее покрыты темно-красным лаком. Кто она? Посредница? Непохоже.
– Мы идем за тобой, – сказал Рей.
Видаль замыкал шествие. Коридор с номерами – бесконечный ряд дверей болотно-зеленого цвета – выходил к навесу, справа от которого тянулась отгороженная стоянка для автомашин. Хозяин взялся за ручку первой двери.
– Нет, нет, дон Хесус, там занято! – предупредил Пако.
– Номера все одинаковые, – заявил хозяин и отворил вторую дверь.
Туна и Рей вошли, хозяин пригласил зайти Вида-ля, а сам удалился, закрыв дверь. В комнате была широкая кровать с двумя ночными столиками, два стула, большие зеркала. «Я попал в западню», – сказал себе Видаль, но сразу сообразил, что эта мысль нелепа. До каких же пор он, человек уже пожилой, будет в душе ребенком? Хуже того – робким ребенком? Скорее всего, так будет во всех непредвиденных ситуациях и до конца его дней… Тут он заметил, что Рей нежно целует девушке руки.
– Или ты будешь вести себя хорошо, или я уйду, – пригрозила Туна. – Я же тебе сказала, что не могу терять времени.
– Буду паинькой, – покорно сказал Рей.
Он указал Видалю на стул, а сам сел на край кровати. Сидя в позе воспитанного мальчика, он казался очень крупным, очень толстым.
Видаль рассеянно читал надписи на стене: «Адриана и Мартин», «Рубен и Селия», «На память о сердце энтрерианца», «Пилар и Рубен».
У Туны был отчаянный насморк. Она то и дело опорожняла нос, доставая из сумочки бумажные платочки, и складывала использованные кучкой на свободном стуле.
– Если ты боишься простудиться… – заботливо сказал Рей.
– Если бы мне было вредно раздеваться, – заверила его Туна, – я бы уже давно схватила туберкулез.
Раздеваясь, она аккуратно складывала одежду и вешала ее на спинку стула. Потом, голая, прошлась по комнате, с неожиданной робостью сделала несколько танцевальных движений, экстатически вскинула руки, покружилась. Видаль отметил, что кожа у нее между грудями и у лобка была сероватая и возле пупка темнело черное родимое пятно. Девушка подошла к Рею, чтобы он ее поцеловал. Потом заговорила. Видаль с удивлением понял, что она обращается к нему.
– Ты тоже ничего не будешь делать? – спросила Туна.
– Нет, нет, спасибо, – поторопился он с ответом.
В этот миг он почувствовал, что им овладевает досада, даже злость. Рей, похохатывая, подбадривал:
– Меня можешь не стесняться… Для Туны это пара пустяков.
Наверно, он хотел показать свою власть здесь. Видаль уже готов был сухо возразить, как вдруг девушка грустным тоном сказала ему:
– Если ты ничего не будешь делать, прошу тебя взять на память.
Она достала из сумки еще один бумажный платочек, прижала его к губам и под отпечатавшимися пятнами неуклюже написала губной помадой: «От Негритянки».
– Спасибо, – сказал Видаль.
– Тебя называют Негритянкой? – спросил Рей с тревогой. – А мне ты не говорила, что тебя называют Негритянкой.
Женщина оделась, попросила ей заплатить и пустилась с Реем в ожесточенный спор о цене. Видаль вспомнил, что Рей называл момент вручения денег «моментом истины». Прощаясь, Туна и Рей уже были
настроены вполне дружелюбно. Они поцеловали друг друга в щеку – ну прямо племянница с дядюшкой!
Когда мужчины остались одни, Рей поделился впечатлениями: