Дневник. 2009 год.

Есин Сергей Николаевич

Совсем не занимаюсь ни статьей, ни романом, огромное количество работы и усталость.

В Интернете стихотворение Жени Лесина.

Памяти Музы

Музой звали собаку. Собаку Литинститута.

Она была очень старой. Сто или двести лет.

А, может быть, даже больше. И Скуратов Малюта

Поил ее самогоном, чтоб она держала ответ

Перед Иваном Грозным. И ведь она держала.

Жила-то в отделе кадров, а там не всяк проживет.

Русская литература любила ее и знала.

Я тоже учился с нею, но точно не помню год.

Собака Муза – легенда. Вчера мы выпили водки,

Не чокаясь. За собаку. Умерла ведь не так давно.

А у девки зато две юбки. А под ними – чулки, колготки.

На колготки чулки надеты. Очень глупо, зато смешно.

Девка шла, уезжал Данила, на углу менялась валюта.

Мы бухали, о чем-то спорили, жизнь, как девка, куда-то шла.

Музой звали собаку. Собаку Литинститута.

Она была очень старой. Теперь она умерла.

4

февраля, среда. Так плохо и тревожно спал. Обеспокоенный, как пройдет предстоящая защита, я приехал в институт рано. Есть очень небольшое представление руководителя – А. П. Торопцева. По смыслу оно вполне нормальное, А. П. считает, что это повесть о «русском романтическом дурачке». Справедливо. Но совершенно не касается выполнения. Есть два положительных отзыва: один «восторженный» И. И. Карабутенко, а второй Екатерины Дьячковый, в принципе уклончивый. Причем кафедра не назначала Карабутенко быть оппонентом, это инициатива самого дипломникаю. Н. В., чтобы не конфликтовать, с этим согласилась. Но отзывы И. И. мы уже на защитах слышали. К трем часам приехал и А. М. Турков. У него, как, впрочем, и у меня, большое количество замечаний, и А. М. настроен очень категорически. Он председатель Государственной комиссии. Я вызвал Андрея Васильева, которому попытался объяснить сложность его ситуации. У нас два варианта. Можно поставить его дипломную работу на защиту, но если защита не состоится, если комиссия сочтет его работу не соответствующей квалификационным требованиям, то защищаться в следующий раз он сможет только через год. Таковы правила. Второй вариант. Мы можем сейчас перенести его диплом, он его доделывает, и тогда через два-три месяца он защищает диплом вместе с заочниками. Иногда мне кажется, что этот очень самоуверенный, но не очень талантливый паренек не вполне адекватен. Я хорошо помню, как он мучительно по нескольку раз сдавал такие предметы, как история древних цивилизаций или античная литература. Он не мог ответить на очень простые вопросы, и вот эта его заторможенность стала даже некой темой в разговорах. Но надо знать не только его, а еще и его отца, который тоже заканчивал наш институт. У батюшки тоже были творческие и учебные проблемы, которые тот тоже пытался решать со скандалами. Самоуверенный мальчик решил взять семейным напором. Я хочу защищаться сегодня! Во время этого разговора, к счастью, присутствовал БНТ. Мальчик уповает, как мне кажется, на два обстоятельства: вроде бы два положительных отзыва и к тому же еще не было случая, чтобы кого-нибудь на дипломе провалили. Практически при таком качестве текста Торопцев не должен был допускать Васильева до диплома.

К сожалению, на защите Торопцева не оказалось. Буквально за полчаса перед процедурой он позвонил Н. В. и сказал, что ему плохо с сердцем. Я сразу в это не очень поверил, потому что еще вчера допустил некоторую неосторожность: как бы намекнул А. П., что у нас, возможно, будут проблемы с защитами, и попросил прийти его на 15 минут раньше. Как я и предполагал, позже, когда Н. В. Торопцеву перезванивала. Вся эта ситуация, конечно, взвинтила А. М. Сидя рядом с ним за столом комиссии, я видел, как у него трясутся руки. Я тоже не то что нервничал, но был выбит из колеи. С одной стороны, жалость к мальчишке, а с другой – неуклонно идущий вниз уровень требований, потому что много платных, много не самых талантливых, которые в прежние времена не могли бы появиться. В связи со всем этим я даже не вел своей летописи этих студенческих защит. Как всегда, наши преподаватели говорили хорошо и умно. Здесь особенно стоит отметить и Варламова, и Королева, и Болычева, и Василевского.

Не описываю ни препирательств нашей комиссии, ни всего остального, здесь иногда в позициях было много занятного. Надежде Васильевне я сказал, чтобы больше пока мы не привлекали Карабутенко к рецензированию.

Домой приехал уже в восемь часов. Читал «Литературную газету». Самое любопытное – статья о «Вехах», которым в этом году «исполняется» 100 лет, и статья Андрея Воронцова о новой книжке А. Варламова о Булгакове. Статья называется «Политкорректный фоторобот мастера» К сожалению, я книжки Варламова не читал. Леша плодовит, книжка большая, чуть ли не 800 страниц. «Все у Варламова размеренно, спокойно, в меру умно, в меру завлекательно и интересно. Дойдя до середины книги, определенно ощущаешь, что в ней имеется какой-то изъян, словно в портрете, сделанном методом фоторобота». Так ли это, не знаю, но Булгаков – о котором написано тьма – это сейчас беспроигрышная цель. Но вот Воронцов дает и портрет Варламова, возможно, здесь не месть, определенная зависть к успехам ровесника. «Варламов – человек литературной системы. Он писатель осторожный, я бы даже сказал – осторожненький. Ни разу не оступился на своём творческом пути, ни разу не вышел «за рамки»: он тихонько протопал по краю клокочущего мира, который являла собой Россия последних двадцати лет, ни слова никому не сказал поперек и, уж конечно, такого слова не написал. У него есть небольшой художественный мир, с небольшими страстями. Перед нами своеобразный мастер мимикрии». С последней фразой мне согласиться трудно, здесь некая ревность к более удачливому сверстнику.

5 марта, четверг. Потихонечку читаю книгу Владимира Лакшина «Солженицын и колесо истории», и книжка меня затягивает. В споре Лакшина и Солженицына о чести и достоинстве Лакшин, конечно, побеждает, хотя бы потому, что у него дневник, где день за днем отображены эти отношения, а не модель книги, которую великий художник талантливо и тенденциозно претворяет в текст. Меня-то в книжке привлекают подробности не только таинственного и великого для меня журнала, но извивы борьбы, которая проходила при моей жизни. Я ведь всегда в это особенно не вникал. Теперь, мне кажется, неприятие почвенников к «Новому миру» было связано не только с его – ну скажу грубо – еврейством, а в первую очередь, что туда, в основной массе, именно из-за качества не пускали. Но вот Шукшин печатался там, Можаев печатался там, а из остальных лишь писатели калибра Астафьева, Распутина и Белова могли быть там и в то время напечатаны. Это был очень глубокий вспах. Но, собственно, сейчас я не совсем об этом. В Дневниках Лакшина, вернее в тех выборках, которые касались Солженицына, все же есть, и иногда и удивительные, детали эпохи. Сегодня многое смотрится по-новому. А. Т. Твардовский рассказывает, что говорилось на Идеологической комиссии. «С. Павлов делал доклад о воспитании молодежи. Приводились такие цифры: в Москве 40% детей крестят в церквях, 20% браков совершается в церкви». Дальше цитата эта продолжена растущей молодежной преступностью, но я о другом. Сначала о том, что тот рост верующих людей, который вроде бы повсеместно наблюдается в России, обусловлен в первую очередь тем, что русский человек вне православной религии себя никогда не мыслил, мы просто вспомнили себя. Но есть и другое, что каким-то образом заставило меня обратить внимание на эту цитату. « У нас каждый двенадцатый ребенок делает попытку к суициду» – это утром я услышал по «Эху»

Вчера после всех треволнений с дипломниками я забыл сдать охране ключи от кафедры, и теперь пришлось ехать в институт. Зарплата. Подписал и подарил новую книгу БНТ – Б. Н. Тарасову. «Что было, то было. С воспоминаниями о прошлом и будущем». В связи с тем, что это роман об институте и Дневники за мой последний ректорский год – 2005-й, это звучит довольно многозначительно. Дневники-то я пишу. Когда никого на кафедре нет, то многое можно сделать. Немножко покопался в своих бумагах, отослал том своих «про-Дневников» в Белгород В. К. Харченко, утвердил у ректора и Стояновского «ценник» – для теперь уже экзамена – приемных работ абитуриентов, обедал у Альберта Дмитриевича. Во время обеда говорили о ценах на продукты. Потом дома смотрел телевизор, варил борщ и жарил печенку.

Теперь цитата из моей студентки, касающаяся литературы. Я просто, как Солженицын, ничего выдумать не могу, пишу только то, что в жизни, что видел.

Наши девочки из семинара драматургии, все очень современные и начитанные, как мне иногда кажется, глубоко презирающие Островского, позвали в институт новое драматическое светило Гришковца. На эту встречу приплелась и одна моя студентка, предварительно что-то прочла. Теперь, в рамках моего задания о круге чтения, пишет отчет. Ее имя я все же не указываю, она просит в своем отчете на семинаре ее текст не читать. Я бы так радикально плохо ни об одном писателе высказаться не смог. Лег спать около одиннадцати.

6 марта, пятница. Утренний выход из дома – это потерянный день, потом сил для настоящей работы над текстом уже нет. Но приходится считаться с тем, что необходимо. Мой замечательный сосед Анатолий довез меня до Рижского вокзала, и через две остановки электрички я уже в «Терре», у С. А. Кондратова. Здесь у нас с ним должны были состояться разные разговоры.

Но сначала о моем соседе. Мне определенно, как я уже писал, Анатолия жалко, потому что по всем человеческим параметрам он заслуживает лучшей доли, нежели торговать электродами. По дороге к Рижскому вокзалу говорили о его разных делах – кризис достал и «малый бизнес». Вчера у заводских дилеров было собрание. Анатолий, мне кажется, от этих встреч еще не отошел. Но и большому бизнесу несладко. По радио говорят об уже третьей в этом году остановке главного конвейера на КамАЗе. Из новостей еще пара громких убийств, в том числе и помощника одного из спикеров Госдумы, и об итогах выборов в регионах. В трех областях меняют руководителей отделений «Единой России». Руководители не добились необходимого партии большинства. В качестве тревожного фактора сообщают, что в некоторых крупных городах не удалось выбрать из кандидатов «ЕР» своего мэра. Такой административной быстроты нельзя было ожидать даже и от КПСС.

Сережа встретил меня хорошо, я подарил ему свою новую книжку. Он посетовал, что скоро ему полтинник. Впервые я увидел его с раздумьями о возрасте. «Эту библиотеку я завещаю Университету печати. Я там уже помогаю строить здание под библиотеку». У меня несколько лет назад тоже были аналогичные мысли, но разве моя библиотека с его библиотекой сравнится? Безоговорочно дал мне 5 тыс. долларов в качестве премиального фонда на фестиваль, и договорились о том, как забрать в институт премиальные книги.