Дневник. 2009 год.
Шрифт:
К счастью, конфликт закончился. Сейчас трудный момент в экономике, и для всего искусства наступают не лучшие времена – и что же, вспоминать прошлое, считаться? С дирекцией города меня сблизила трагическая ситуация – смерть Валентины Сергеевны Ивановой, моей жены. Ведь по сути дела, все начинала она, она буквально взяла за горло тогдашнего ректора Литературного института: необходимо создать фестиваль. Я не могу уйти из этих дней, уйти от памяти этого замечательного человека и критика, не могу бросить её дело. И вот, с перерывом в год, снова собираю жюри и снова еду в Гатчину. Может быть, это последняя волна, но мне кажется, что программа фестиваля в этом году сильна, как никогда. Я отчетливо сознаю, как мне и моим коллегам по жюри будет трудно, как сложно придется определять победителей. Поиск правды и справедливости –
Ходил в отдел кадров к Евгении Александровне: она – как потерянная. В воскресенье ездила на кремацию своей собаки Музы. Теперь мраморная урна стоит у нее на письменном столе. Я так понимаю ее отчаяние, и моя Валя, и моя собака тоже все время со мною, и нет дня, чтобы я о них не вспомнил.
Днем довольно вяло я обсуждал повесть Магомеда Нафездова. В целом ребята отнеслись к повести положительно, из этого дикого мальчика за четыре года мы все-таки сделали национального писателя. Правда, от его повести с ее линейной композицией и ожидаемым сюжетом так отдает литературой шестидесятых годов. Повесть недурно и переведена. Я, который тоже, как в свое время признавался Солженицын, владею своей системой «допроса», быстренько и внезапно спросил: «сколько заплатил за перевод?» Он сразу же ответил: «Семь тысяч». Правда, перевод этот сделан год назад, деньги были другие. Я опять задаю вопрос: «Мама с деньгами помогла?» Наивный Магомед отвечает: «По субботам и воскресеньям я работаю охранником в магазине «Перекресток».
Из событий дня было и еще одно: и трагическое, и смешное, и нелепое. Неделю назад, когда вышла моя книга в «Дрофе» я принес ее в институт и библиотекари поставили ее на витрину, где стоят новые работы наших преподавателей. Там и Гусев, и книги Тарасова, уже с пожухшими от многомесячной экспозиции обложками, и его пожелтевшие газетные статьи, да и мои старые книги. Вчера, ровно через неделю, эту книгу с выставки снял. Библиотекарша, пряча глаза, принесла книгу Надежде Васильевне; «Неделю постояла, надо ставить другие книги». Не верю, что это наше начальство. Рядом с двухтомником воспоминаний о Литинституте, в котором сотни авторов, стоит том, который о том же Лите написал одинокий и скромный преподаватель. Напомню, что было на обложке: «Твербуль, или Логово вымысла». Роман местаи «Дневник ректора. 2005 год». Ах, ревность, ревность! Чья же она?
11 марта, среда. На этот раз удивительно трудно формируется наше фестивальное жюри. Вот уже и Леня Колпаков отказался, и потерялся Олег Иванов. Что касается Олега, это наш русский творческий, необязательный характер – он просто не отвечает по телефону. Практически не можем мы также найти себе в жюри и режиссера. Раньше я был занят формированием жюри задолго до начала фестиваля, и собирал все это, как мозаику, по камешку. Нынче все приходится делать срочно, чувствуется и отсутствие В. С., которая помогала здесь советом безмерно. К обычным трудностям прибавилось и изменение сроков фестиваля. Трудно с режиссурой еще и потому, что 30-го начинается съезд Союза кинематографистов, все там – это в кино, а в литературе – вся наша яркая либерально-демократическая тусовка тоже летит 30-го марта в Париж, где будут отмечать день рождения Гоголя. На это я наткнулся, позвонив Ольге Славниковой, все собираются в Париж.
Быстро и четко закончилось заседание Государственной комиссии. Было два – «с отличием», а все остальное просто неплохо. Отлично получила Наташа Левашова и еще один смурной парень из семинара Е. Сидорова. У Е. Ю. защищалась еще одна девица с двумя пьесами, которые очень доброжелательно принял Турков. Так вот, как на драматурга, на нее написала отзыв Инна Люциановна. Прелесть этого отзыва в том, что он скорее был адресован полемике по защите Е. Моцарт на нашем предыдущем заседании.
12 марта, четверг. Еще вчера вечером принялся читать «Патологии» Захара Прилепина, и день, в смысле работы, пошел насмарку – оторваться уже не мог. С некоторым пренебрежением я читаю все материалы о Чечне и смотрю фильмы об этой войне – для художника это дело, если он не обладает огромным талантом, всегда конъюнктурное. В кино всегда понимаешь, что это не жаркое и настоящее пламя, а солярка; в литературе всегда чувствуешь готовый ход. Может быть, Прилепин начинает, как Толстой начинал с «Севастопольских рассказов»? Это невероятно убедительно и здорово. Трудно говорить об образах, о приемах, образы, может быть, и не все получились, а лишь лента имен товарищей, но вот весь ход этого ужасного действия получился. Описать, «как» получилось, нельзя – здесь все надо пересказывать фразами и словами Захара. Наверное, это лучший писатель нынешнего времени в России. Да и вообще, роман ли это? Конечно, не роман, но репортаж ли это о событиях, случившихся с группой наших спецназовцев в Чечне. А если это репортаж – то это репортаж из мясорубки.
Для себя, вернее, для своих студентов выписываю цитату – вот как надо знать предмет, о котором пишешь:
«Чищу автомат, нравится чистить автомат. Нет занятия более умиротворяющего.
Отсоединяю рожок, передергиваю затвор – нет ли патрона в патроннике. Знаю, что нет, но, однажды забыв проверить, можно угробить товарища. В каждой армейской части наверняка хоть раз случалось подобное. «Халатное обращение с оружием», – заключит комиссия по поводу того, что твой однополчанин дембельнулся чуть раньше положенного и уже отбыл на свою Тамбовщину или Смоленщину в гробу с дыркой во лбу.
Любовно раскладываю принадлежности пенала: протирку, ершик, отвертку и выколотку. Что-то есть неизъяснимо нежное в этих словах, уменьшительные суффиксы, видимо, влияют. Вытаскиваю шомпол. Рву ветошь на небольшие ровные клочки.
Снимаю крышку ствольной коробки, аккуратно кладу на стол. Нажимаю на возвратную пружину, извлекаю ее из пазов. Затворная рама с газовым поршнем расстается с затвором.
«Скелетик мой… « – думаю ласково. Поднимаю его вверх, смотрю в ствол. «Ну, ничего… Бывает и хуже». Кладу автомат и решаю, с чего начать. Верчу в руках затворную раму, пламегаситель, возвратную пружину… Все грязное.
Как крайнюю плоть, приспускаю возвратную пружину, снимаю шляпку с двух тонких грязных жил, мягко отпускаю пружину. Разобрать возвратный механизм, а потом легко его собрать – особый солдатский шик. Можно, конечно, и спусковой механизм извлечь, сделать полную разборку, но сегодня я делать этого не буду. Ни к чему.
Большим куском ветоши, щедро обмакнув его в масло, прохожусь по всем частям автомата. Так моют себя. Свою изящную женщину. Так, наверное, моют коня. Или ребенка.
В отверстие в шомполе продеваю кусочек ветоши, аккуратно, как портянкой, обкручиваю кончик белой тканью. Лезу в ствол. Шомпол застревает: много накрутил ткани. Переворачиваю ствол, бью концом шомпола, застрявшим в стволе, об пол. Он туго вылезает с другой стороны ствола, на его конце, как флаг баррикады, висит оборванная черная ветошь…
Автомат можно чистить очень долго. Практически бесконечно. Когда надоедает, можно на спор найти в автомате товарища грязное местечко, ветошью, насаженной на шомпол, ткнувшись туда, где грязный налет трудно истребим, в какие-нибудь закоулки спускового… на ствол газовая трубка и цевье. Скручиваю пламегаситель. Автомат становится гол, легок и беззащитен…»
В шестом часу поехал в театр Гоголя на «Портрет», смотрю уже во второй раз. Спектакль мне определенно нравится еще больше – Сережа ставит другую, может быть, даже менее выигрышную, чем А. Бородин, задачу. Завтра закончу статью о театре Гоголя, еду за недостающими чертами. В метро и на эскалаторе читаю Прилепина и тороплюсь домой, чтобы спокойно в сладостном безделье закончить книгу. Так я только в юности читал «Всадника без головы».
13 марта, пятница. Утром вдруг почувствовал себя плохо – на грани простуды, решил никуда не ездить и никуда не ходить. Да и с дыханием последние дни очень неважно, боюсь, не разрастается ли в недрах легких что-нибудь. Закончил статью о театре Гоголя. Практически статью не дописывал, осталась обида на Сергея Яшина за его невыполненное обещание взять в театр Игоря.