Дневник
Шрифт:
– Полетта, ты нам нужна, чтоб разрешить наш маленький спор.
Двинув лобным мускулом так, чтоб поднять лишь одну бровь, Грейс говорит:
– Разве ты не хочешь, чтобы Мисти поскорее написала свой шедевр?
Погода сегодня отчасти сердита и предвещает покорность и ультиматумы.
И Мисти поворачивается, чтобы уйти. Сделав шаг, останавливается.
Волны снаружи шипят и разбиваются.
– Спасибо, Полетта, – говорит Мисти, – но пришло время всем на острове просто смириться с тем фактом, что я собираюсь откинуть копыта ничтожной толстухой.
12 июля
На случай, если сейчас ты способен на любопытство: твой приятель из художественного колледжа,
Этим вечером, плывя на пароме обратно на остров, Мисти стоит на палубе. Холодный ветер старит Мистино лицо, растягивает, сушит ее кожу. Плоскую мертвую кожу ее рогового слоя. Она невинно попивает пиво из бутылки в коричневом бумажном пакете, когда вдруг здоровенный пес тычется в нее носом и отпрыгивает в сторону. Принюхивается и подвывает. Хвост его поджат, а кадык ходит вверх-вниз внутри шеи, как будто пес что-то глотает, снова и снова.
Она делает к нему шаг, чтоб погладить, но пес пятится от нее и вдруг мочится прямо на палубу. К ним подходит какой-то мужчина, держа в руке свернутый петлей поводок, и спрашивает ее:
– С вами все в порядке?
А перед ним – просто бедная толстуха Мисти в ее персональной пивной коме.
Ага, щас. Как будто она собирается стоять тут в луже собачьей ссаки и рассказывать этому странному незнакомцу всю историю своей злоебучей жизни – прямо тут, на пароме, с пивом в руке и шмыгая носом, глотая слезы. Как будто Мисти может просто взять и сказать: что ж, раз уж вы спрашиваете, я всего лишь потратила уже какой день по счету в чьей-то там замурованной прачечной комнате, читая тарабарщину на стенах, покуда Энджел Делапорте щелкал вспышкой, делал снимки и все приговаривал – мол, ваш мерзавец муж на самом-то деле очень любящий мужчина, защитник, потому что пишет свои буквы «щ» с крючочком, торчащим кверху мелкой завитушкой, несмотря на то, что это буквы «щ» в словах, зовущих вас «…отмщение несущим проклятие зловещей смерти…».
Энджел и Мисти, они весь день протерлись жопами – Мисти выводила пальцами слова, наспреенные вдоль по стенам и гласящие:
– …мы принимаем грязный водопад ваших деньжищ…
И Энджел спрашивал ее:
– Вы что-нибудь чувствуете?
Домовладельцы паковали в специальные чехлы свои семейные зубные щетки для анализа в лаборатории, чтоб выявить микробов, гнилостный процесс. И возбудить процесс судебный.
На борту парома незнакомец, оказавшийся хозяином пса, спрашивает Мисти:
– На вас надето что-то, принадлежавшее покойнику?
Ее пальто – вот что на ней надето, ее пальто и туфли, но на лацкане красуется одна из тех позорящих глаз Божий здоровенных, стразами усеянных булавок, которые дарил ей Питер.
Ее муж дарил ей.
Ты дарил ей.
Весь день в замурованной прачечной комнате слова, начертанные спиралью по стенам, гласили:
– …не стащите наш мир, чтоб заменить им мир, в руины вами превращенный…
И Энджел сказал:
– Здесь другой почерк. Он изменяется.
Он щелкнул еще одну фотку, вжикнул, перейдя к следующему кадру, и сказал:
– Вы знаете, в каком порядке ваш муж работал над этими домами?
Мисти поведала Энджелу, что, по идее, новый хозяин должен вселяться лишь после полнолуния. Согласно плотницкой традиции, первым в новое жилище должно войти любимое домашнее животное семейства. Потом мешок кукурузной муки, соль, метла, Библия и распятие. Только тогда семья может вселяться со всей своей мебелью. Согласно
И Энджел, щелкая кадры, сказал:
– В смысле? Мешок муки должен войти без посторонней помощи?
Беверли-Хиллз, Аппер-Ист-Сайд, Палм-Бич… в наши дни, говорит Энджел Делапорте, даже лучший район любого города – лишь роскошный номер люкс в аду. Выйдя за свои парадные ворота, вы по-прежнему топчете одни на всех улицы-решетки из машин, застрявших в пробках. Вы и бездомные наркоманы – вы по-прежнему дышите одним вонючим воздухом и слышите, как вертолеты полицейских охотятся ночами на преступников. Луну со звездами стерли с неба огни миллионов ночных автостоянок. Все толпятся на одних и тех же тротуарах, усеянных мусором, и видят одно и то же восходящее солнце, красное и мутное за толщею смога.
Энджел говорит, богатым людям не нравится быть терпимыми. Деньги позволяют просто свалить подальше от всего некрасивого и несовершенного. Вы согласны мириться лишь с тем, что по меньшей мере прелестно. Ваша жизнь – непрерывный галоп, уклонение от чего-то, бегство.
О, эти поиски красоты. Обман. Клише. Цветочки и лампочки на рождественской елке – вот что мы запрограммированы любить. Кого-нибудь юного и миловидного. Телок с испанского телевидения с сочными сиськами и осиными талиями – будто их трижды перекрутили вокруг оси. Трофейных жен, поедающих ленч в гостинице «Уэйтенси».
Слова на стенах говорят:
– …вы, с вашими бывшими женами и пасынками, с вашими смешанными семьями, вы разрушили ваш мир и ныне жаждете разрушить мой…
Вся беда в том, говорит Энджел, что у нас кончается запас мест, куда спрятаться. Вот почему Уилл Роджерс [28] твердил: люди, скупайте землю. Теперь в напоминаниях никто не нуждается.
Вот почему нынче летом все богачи и богачки открыли Остров Уэйтенси.
Раньше местом для бегства всегда была Долина Солнца в Айдахо. Потом – Седона, штат Аризона. Ки-Уэст, Флорида. [29] Лахайна, Мауи. [30] Все они запружены туристами, а аборигены обслуживают столики. Теперь черед Острова Уэйтенси – идеального убежища. Для всех, кроме людей, которые там уже обитают.
28
Уильям Пенн Адэр Роджерс (1879–1935) – американский актер и юморист. Исполнитель сатирических монологов.
29
Ки-Уэйт – город и порт, самая южная точка континентальной части США.
30
Мауи – второй по размерам остров штата Гавайи.
Слова говорят:
– …вы с вашими стремительными тачками, что образуют тромбы на дорогах, вы с вашей дорогой жратвой, от коей вы жиреете, вы с вашими домищами, огромными настолько, что вам вечно одиноко…
И Энджел говорит:
– Смотрите, какой у него тут нервно сжавшийся почерк. Буквы притиснуты друг к дружке.
Он щелкает фотку, вжикает пленкой и говорит:
– Питер чего-то страшно боится.
Мистер Энджел Делапорте, он флиртует, кладет свою руку на руку Мисти. Он сует и сует ей фляжку, покуда та не пустеет. Все это очень даже мило, раз уж он не судится с Мисти, как все остальные твои клиенты с материка. Вся эта летняя публика, лишившаяся спален и бельевых шкафов. Все люди, чьи зубные щетки ты засовывал себе в жопу. Главная причина, по которой Мисти так поспешно подарила дом католикам, – это чтоб никто не вздумал отсудить его.