Дневник
Шрифт:
23 фев. <…> Саша <Борщаговский> говорит, что группа «Поезд в завтрашний день» с Э<ммой> завтра будет в Москве. Прошу его не выдавать мое местопребывание, он удивлен, но обещает. То же прошу у Левы и у Ц. И.
Начинаю думать об этом и пропадает рабочее настроение.
Иду обедать к Ц. И. <…> В «Карьера де ла С<ера>»[84]корреспонденция о «Нов<ом> мире», в которой говорится, что А. Кузнецов был «ближайшим другом» Твард<овско>го и что его отец был «кулаком». Кацева виделась с Косолаповым: он весел, кокетничает, будто не уверен в назначении, с интересом слушал,
24 фев. <…> Весь мир полон отзвуками ужасной гибели швейцарского лайнера, летевшего в Израиль. Явно, что политически это невыгодно для дела арабов. Значит ли это, что положение стало практически неуправляемым? Тогда взрыв новой мировой войны может произойти каждый день и час.
<…> Изнеможающе сижу над последними страницами 4-ой картины. Они уже написаны в двух вариантах, но кажутся безжизненными. И как обычно у меня, когда я «стараюсь», несколько концов, т. е. не разных, а несколько — один за другим: вернее, несколько «код»<,> потом являются две выдумки <—> элементарные, но ранее не приходившие в голову. Но уже устал и в одиннадцать ложусь. Целый день мучался за машинкой.
25 фев. <…> Звонит Юра и зовет обедать в ЦДЛ. Лавка писателей. ЦДЛ. Обедаем с Борщаговским. Потом Слуцкий и Винокуров. Все недоумевают по поводу затяжки с реорганизацией «Нов<ого> мира». Мало интересует это видимо только Винокурова. Он жалуется на гастрит и говорит только о нем. Саше Б. Гиллер (зав. клиникой Литфонда)[86] сказал, что Кочетову делали на днях операцию. Опухоль. Метастаза. Он обречен. У Саши просвет с фильмом «Три ночи».[87] Как теперь начальство смотрит картины: каждый на своей даче. <…>
В конце дня в ЦДЛ вешают объявление о смерти Корнелия Зелинского.
26 фев. <…> Утром не работается: устал… Еду к Леве. Оказывается, вчера все-таки пришла бумажка с принятием отставки Твардовского, но нет еще бумажки о назначении нового редактора. Все это ожидается завтра.
<…> Как раз, когда Бибиси передает недостоверную статью о Мейерхольде («Даму с кам<елиями>» играли в помещении б<ывшего> Зона?), меня зовут к телефону. Это В. Долго плетет разное, а мне хочется дослушать статью и неудобно стоять в коридоре, когда мимо все время шлендает хозяйка, и наконец я говорю что-то в этом роде и разговор иссякает, но статью уже закончили. Еще один повод для моей всегдашней ненависти к телефонам.
27 фев. <…> В пьесе остался последний «жим».[88]Но он труднее всего. До сих пор не могу решить: стоит ли Евген<ию> Ник<олаевичу> приходить. <…>
В понедельник в три часа Твардовский встретится с Косолаповым, в чем и будет заключаться сдача дел по журналу. Сегодня старая редколлегия празднует 50-летие Кондратовича.
28 фев. <…> Вчера, рассказывая Ц. И. о трудностях окончания пьесы, наимпровизировал эпизод с телефоном. Для кино — это находка. В
Отдал хозяйке 50 р. за март. М. б. она уедет.
Март должен быть продолжением «карантина» в личных делах, окончанием и сдачей пьесы, и написанием кино-заявки для Мосфильма или другой студии. <…>
В газетах сообщается список произведений, выставленных на Лен<инскую> премию. Что касается литературы, кино и театра — проект этот небывало убог. Все пожимают плечами. За старые детские стишки, которым чуть ли не 40 лет, выставлен Михалков. Он служит верой-правдой и конечно премию получит.
Это все — одно к одному — идет общее наступление реакции на всех фронтах.
2 марта. <…> Ночью высокая температура. Термометра нет и я не меряю, но чувствую себя отвратительно. <…>
Оказывается, третьего дня в Москве была паника. Прошел слух, что водка с марта будет стоить 4 р. 30 к. Осаждали магазины, брали ящиками. Какой-то психоз. Будто бы есть проект: ввести «сухой закон» и повысить налог на 7 %, чтобы взять в бюджет ту сумму, которую дает водка.
Звонки Юры, Левы, Саши Борщ<аговского>. Множество медицинских советов и предложений помочь.
3 марта. Болен. Скверная ночь. <…>
Вечером еще звонок Левы: ему звонила Эмма со съемок: она сейчас приедет к ним. Прошу не выдавать мой телефон, отделаться незнанием и пр. Тем не менее — взволновался и даже приняв бехтеровку[89], еле уснул.
4 марта <…> В Москве шабаш антиизраильских воззваний и митингов. <…>
5 марта. Под «антисионистским» воззванием стоят подписи Плучека и Райкина. Для Плучека — это большой карьерный успех. Подписи Слуцкого нет, так же как подписи Каверина. Оказалось вдруг, что Быстрицкая — еврейка.[90]А в общем-то смысл всей этой к<а>мпании туманен, хотя проводится она рьяно и старательно. Вчера прессконференция передавалась по телевидению. Любопытно, что под воззванием есть подпись заместителя председателя еврейской автономной области. А где же председатель? Ясно, что он Петров или Сидоров.
Моя квартирная хозяйка, сестра Переца Маркиша, подтвердила мне, что М. Эппельбаум[91] оговорил на следствии ее брата и других и стало быть на его руках была их кровь. Как шла очная ставка. Записать. <…>
Во вчерашней Лит<ературной> газете впервые в нашей прессе статья о Владимире Набокове, в которой говорится о нем все что угодно кроме того, что он очень талантлив. Впрочем, не утверждается, что он агент ЦРУ.
Сегодня вторично передавали по теле прессконференцию о сионизме. Жалкое лицо Райкина. Плучека не разглядел. Апломб старых карьеристов, прожженных демагогов, которым все равно, что говорить. Вялые, циничные, скучающие лица наших корреспондентов: напряженно хмурые иностранцев. Зловещая комедия!
6 марта. <…> Звонок В<еры>. Ее неудачи. Сердится, что я не слишком энергично сочувствую. Саша Палам<ишев> снова хочет видеться. Отговариваюсь. Лева рассказывает о поведении новой редколлегии в «Н<овом> м<ире>». Из № 2 снята только статья Рассадина о библиотечке «Огонек». Пока Косолапов заискивает перед аппаратом. Твардовский, как и следовало ожидать, запил…
7 марта. Мне лучше и я выходил на пол-часа: опустил письма (Леве и Т.) и купил хлеба. <…>