Дневник
Шрифт:
15 фев. <…> Еще из рассказов Бори Сл<уцкого>. Вдова Довженко Солнцева[74]продала дачу в Переделкино пресловутому Виктору Луи[75]и там теперь своеобразная малина: место встреч дипломатов, провокаторов, псевдооппозиционных молодых художников и настоящих стукачей. Подъезжают черные машины с посольскими знаками и с другими знаками тоже подъезжают частенько. <…>
В № 1 «Иностр<анной> лит<ерату>ры» напечатан прекрасный неоконченный роман К. Чапека «Жизнь и творчество композитора Фолтына». Глубоко и точно. Почему-то вспомнилась судьба Коли Оттена, в котором
16 фев. <…> Вчера не обедал: за весь день съел сухой калач и бутылку ряженки. Два дня не брился.
Думал о Леве. Для него крах «Нов<ого> мира» — не только лишение ежемесячной основы его заработка, но и духовное сиротство. Редакция «Н<ового> м<ира>» была центром его жизни, хотя он и играл там маленькую и незаметную роль. Может быть, рецензирование редакционного самотека и останется еще какое-то время за ним, но родным домом новая редакция уже не будет.
Сегодня должна быть официально оформлена отставка Твардовского. О ней вчера во всех передачах сообщало Бибиси с кратким и довольно верным комментарием.
Как это ни печально, катастрофе с журналом многие в писательской среде рады и даже злорадствуют. Редакция печатала далеко не всех, кто этого хотел, даже из заметных и неплохих писателей. А сколько еще плохих и заметных, типа Г. Березко, с трудом прячут улыбку удовлетворения.
Я с 1961 года печатался, кажется, 8 раз: начиная с «Мейерхольд говорит», да еще одна работа была полупринята и полуоплачена («Слова, слова, слова»).[76]
А рукопись моя «Встречи с Пастернаком» продолжает свой триумфальный путь. Звонил Б<орису> Н<атановичу Ляховскому>: он сейчас в Болшеве, встретил там Зяму Гердта и тот, только что прочитавший ее, просил меня обнять и расцеловать. Просил меня дать ее ему и Боря Слуцкий… <…>
В «Нов<ом> мире» все тянутся какие-то формальные процедуры. Члены редколлегии очищают столы.
Нет какого-то последнего постановления. Твардовский назвал это садизмом. Марьямов сегодня принес из редакции слух, что Косолапов не соглашается на кандидатуры Большова и Овчаренко. <…>
Но весь мир комментирует отставку Твардовского и дело сделано безвозвратно.
17 фев. Снова похолодало.
Утром звонок Левы. В редакции какая-то заминка в формалистике ухода «старых» и прихода «новых». «Сам» приезжает каждый день туда в 12 часов и ждет получения «бумажки», чтобы после этого попрощаться с аппаратными работниками. У Косолапова грипп. <…> Скорее всего, просто где-нибудь заел механизм бюрократии. <…>
Перечитываю мемуары Витте. В них совершенно недвусмысленно говорится, что Витте во время переговоров с китайскими дипломатами давал им взятки за соответствующие территориальные уступки (том 2, стр. 142 и в др. местах). Когда-то мы охотно печатали это: вот, мол, какие бяки были царские министры. Но теперь, когда мы настаиваем на неприкосновенности этих, за взятки полученных границ, свидетельство Витте вряд ли нам кстати. Последнее издание вышло у нас в 1960 г. тиражом в 75 тыс. экземпляров и всем доступно.
Повсюду разговоры о крахе экономик<и> страны. Уважение к руководству минимальное. <…>
18 фев. <…> Звонил Лева. Ему не удалось купить Лит<ературную> газету. <…> Но он знает, что в ней есть статья Грибачева против Солженицына с требованием его высылки. В редакции все
Юра Козаков[79] купил поместье под Абрамцевым в 3 гектара, хочет разводить кур. Он погружен в самого себя и свое благополучие. И это в сорок лет-то!
Хозяйка, наконец, достала мне отдельный ключ. Она собирается уезжать в марте.[80]
В этом доме когда-то жили А. Софронов[81]и Т. Гайдар.[82]Он кооперативный, но повышенного качества: толстые стены, удобная планировка, большой вестибюль. Напротив него пруд и чуть левее Ленинградский рынок: с одной стороны Амбулаторного переулка — улица Усиевича, а с другой — Часовая.
19 фев. <…> Обед у Ц. И. туда приходит Марьямов прямо из редакции. Там снова сидели и ждали и ничего не дождались. Будто бы отставка Твардовского Брежневым подписана, но ввиду отказа Косолапова и отпадения скомпрометированного Большова надо заново формировать команду, т. е. редколлегию. Завтра секретарьят СП и он наверно все решит. Твардовский был уязвлен тем, что его подпись не поставили под некрологом Малышко.[83] Тот был его переводчиком.
20 фев. <…> Вечером звонки Ц. И. и Левы. Прощание Наполеона с гвардией состоялось. Твард-ий сказал, что только в годы, когда писался «Теркин», он жил так наполнено и ярко, как в годы «Нов<ого> мира». А. Берзер рыдала. Потом редколлегия поехала пить к матери Лакшина, а «аппарат» сообразил что-то на мест<е>. Был там и Юра <Трифонов>. Но официальной бумажки все-таки пока нет.
21 фев. <…> Перед сном слушал по «Св<ободе>» размышления Амальрика. Не очень интересно. Любопытна только его статистика: подсчет открыто протестующих по профессиям. Кстати, всего их по всей стране чуть больше тысячи (если подсчет верен). Это куда меньше даже тех процентов, которые ставят при публикации итогов выборов, как голосовавших против. Больше всего ученых, затем идут деятели литературы и искусства и т. д. На последнем месте — студенты.
Этот Амальрик странный тип: не то шизофреник, не то провокатор. Сообщает для переписки свой адрес: улица Вахтангова, дом 5, квартира 5. Разумеется, письма будут зарегистрированы. <…>
Продолжаю читать мемуары Витте. Очень интересно. Я их читал и раньше — и даже в первом издании, — но как-то полностью оценил только теперь. Они далеко не объективны, автором владеют многие страсти, но он очень умный человек и лучше других понимает историческую ситуацию. Недооценивал он революционные движения (из-за бюрократической ограниченности) и Столыпина, видимо из элементарной ревности. Впрочем, острие столыпинского плана по крестьянскому вопросу (который В. называл «детским») стало ощутимо во всем значении только в исторической перспективе.