Дневники баскетболиста
Шрифт:
Раскуривался в Инвудском парке вместе с Брайаном, Барри и Бутчем. Спустя некоторое время нас жутчайше пробило на хавку, и мы решили смотаться на 27-ю улицу за «нажористыми бомбами» в магазине гамбургеров. По дороге нам попались несколько торчащих челов, и, по мере приближения к пище, до нас начало доходить, что ни у кого не хватает лаве даже на один занюханный бутик. Пришлось напрячь мозги. Будучи убитыми, мы пришли к выводу, что голодному человеку нужна еда, неважно, есть у него бабки или нет, и только сытые люди обязаны платить за жрачку, которая в таком случае скорее роскошь, нежели необходимость. Сейчас данная теория представляется местами несколько уязвимой, но в тот момент мы видели в ней глубокую истину. Затем мы придумали план захвата. Та кафешка открылась всего несколько недель назад, и там работают полные кретины. Так что мы с Барри решили пойти на охоту, наказав остальным вернуться в парк и ждать нас. Зашли в заведение и спросили двадцать семь бургеров на вынос. «Нас наверху ждет толпа голодных любителей покера», — сообщил я чуваку, заворачивавшему бургеры. Парень кивнул: «Понимаю, хочется перекусить после нескольких часов карточной игры». Вот лох! «Напитки?» — добавил он. Барри велел подать девять бутылок колы. Наконец, бургеры и напитки упакованы в отдельные пакеты, чувак подсчитывает сумму на листочке. Тем временем Барри берет еду и обращается ко мне: «Всем хватит, да, Джим?» «Разумеется, хватит», — отвечаю я, он делает шаг к двери и осторожно выходит на улицу. Продавец называет какую-то сумасшедшую цену, я вынимаю бумажник
Когда меня окончательно достает городская жара и прочая хуйня, я закидываю кеды и плавки в небольшую дорожную сумку, еду на Гранд-Сентрал, а оттуда в самый час пик сажусь на экспресс до Рая и отправляюсь в гости к моему старому корешу Вилли Гудбоди, переехавшему туда год назад и предоставленному наслаждаться полным одиночеством. Не мог не заскочить в привокзальную аптеку за бутылочкой кодеиннового сиропа от кашля, чтобы скрасить поездку, взял в «Дэли» бутылочного и баночного пива, благодаря моему фальшивому военнику, сбегал в туалет в себя это дело влить. Как обычно, в это время (пять вечера) сортир набит менеджерами нетрадиционной ориентации, подсматривающих за членами друг друга и онанирующих, выстроившись вдоль линии писсуаров; я обошел их стороной, отправил дайм в турникет и закрылся в кабинке, где могу спокойно попить в одиночестве. Короче, сижу я себе на унитазе, глотая мерзопакостный на вкус напиток, и, еб твою мать, из-под стенки, отделяющей меня от соседнего толчка, высовывается башка гомосека, и его рука тянется к моему члену! Я подскочил и вломил с ноги ему по пидорской роже, и, по-моему, он понял мой намек. Черт, а если бы рядом шнырял коп? У меня было бы больше неприятностей, чем у него, попадись я с моей микстурой. Я быстренько добил оставшееся. Нигде в наше время не скроешься от голубых. Как раз успел на поезд и занял место. Доехали достаточно быстро; ведь экспресс не тормозит в каждом занюханном городишке, который мы проезжаем. Всего три остановки, и, как поется в песне, «я уже здесь», здравствуйте, свежий воздух и чистая вода. Во время первой остановки я ощутил кодеиновый приход и, боже мой, стал совсем потерянный. Конечно, последнее время я чересчур много торчал на джанке, башка соображает не так, но все-таки лучше, чем можно ожидать. Потом, когда мы поднялись на гору Вернон, я решил, что будет прикольно разделать один из привезенных мной косяков, зашел спокойно в сортир и через секунду вылетел оттуда. Дерьмо курилось. Я сел на измену и испугался возвращаться на свое место. Там бы я стал озираться и меня бы раскололи мудаки в униформе с перышками на шляпах и долбанными кейсами, где лежит всего-навсего одинокий карандаш. Сколько его всяческие типы передо мной не открывали, больше я там ничего не замечал. Наконец, я таки решился сделать шаг, и только я распахнул дверь, как, клянусь, все до единого в вагоне повернулись и дружно уставили на меня свои глазищи, словно умели просвечивать стены и видели, чем я занимался в толчке. Паранойя оказалась такой сильной, что мне показалось, будто все готовы забросать меня с головой тоннами говна. По-моему, я ни меньше часа шел по проходу на свое место. Там я сжался в комочек и притворился читающим, а сам одновременно дрожал от страха и стебался над другими пассажирами. Никогда больше не буду наркоманить, если рядом не будет кореша-торчка.
На выходных я вроде подхватил трипак от одной начинающей бляди из «фешенебельного» Рая. Никогда не знаешь, где притаился пиздец. В общем, дело полный отстой, просыпаешься, и все трусы в сплошных красно-коричневых кляксах, засохших и жестких, будто картон, или свежих и липких. Я вылез из кровати и пошел ссать. Ощущение такое, словно изливаешься кипятком. Меняя белье, я заметил, что сочащащиеся из меня капли меняют свой цвет. Он сделался гнойно-зеленым. Позвонил Тони, и он посоветовал: «Ни в коем случае не ходи в Главную поликлинику. Там от тебя не отстанут, пока не узнают имена всех до единой девчонок, кого ты хоть раз касался, потом разошлют письма всем твоим бабам, и, сам понимаешь, ни одна телка с тобой отныне даже разговаривать не станет». Дал мне адрес врубного врача с окраины Гарлема. Через его руки проходят все джанки и шлюхи, стучать он не станет. Восемь баксов. Я принял дозу для утреннего пробуждения и сел на поезд. Последнее время я стараюсь занюхивать дозняк, но он действует на меня не так, как обычно. Короче, приехал я в офис врача, весь обшарпанный, как Тони мне и расписал. Все случаи социальных болезней города толпились в здешней помойке. Симпатичная медсестренка попыталась узнать у меня, в чем дело. Я был несколько обескуражен. Скроил непроницаемую физиономию и указал на свой пах. Она спросила: «Выделения есть?» Я расслышал «увольнение» и ответил, что я еще не в армии. Тогда она объяснила, что речь идет о выделениях из моего пениса, тогда я покраснел, кивнул «да» и шлепнулся на свое место. Через несколько минут высунулся внушительных размеров доктор, назвал мою фамилию и пригласил меня внутрь. Я вошел в кабинет, понес ему о своих «выделениях из полового члена». Тот, даже не взглянув, засадил мне в задницу два здоровых шприца, вручил мне три таблетки, чтобы я их выпил, и протянул руку за бабками. Я полюбопытствовал он, что, даже не посмотрит на мою штучку, а он отвечал, что с вероятностью 90% у меня триппер и ему противно видеть эту гадость. Не знаю, шарлатан он или гений, но домой я шел, раздираемый большими сомнениями. Но сейчас прошло уже восемь часов, противный зеленый гной больше не течет, посему делаю вывод, что я снова в норме, если так можно выразиться.
Скоро мне стукнет пятнадцать и начавшаяся с этого лета героиново-кодеиновая зависимость становится все жестче и жестче. Впервые с тех пор, как в тринадцать лет мои вены лишились девственности, появилось ощущение, что пора подзавязывать, поскольку скоро грядет новый учебный год и подсадка мне ни к чему. Кодеиновая зависимость штука легкая; подкрадывается незаметно, пока ты убеждаешь себя: «Твою мать, я торчу на джанке уже три года и знаю, когда мне остановиться. Я не подсел плотно». Но одним чудесным утром просыпаешься, полон нос соплей, руки и ноги болят, их сводит. В конечном итоге ты побежден, и неважно, как долго ты обманывался насчет «контроля над собой». И вот я смотрю на свое отражение в зеркале и понимаю, пора завязывать, пока не встрял окончательно.
Блин, да ведь все не так легко. Последние три месяца я торчал чуть ли не ежедневно, плюс «время-от-временные» трипы в течение примерно трех лет. Ноги ноют так, словно я играл шесть матчей подряд на полной выкладке, глаза зудят и слезятся. Но хуже всего вот что: голоски, окружившие твою шею и поющие по поводу твоих тревог: «Сперва еще один раз, последний. Слезать будем завтра». И такая хрень ежесекундно, никак от нее не отвяжешься. Видишь ложку, и все мысли лишь о том, как готовить продукт. Руки и ноги все в дорожках. Остается только сидеть в этих долбаных «Штабах», куда почти никто не заглядывает, ведь сделай я хоть шаг во внешний мир, и вся бильярдная, как будто там медом намазано, наполнится барыгами. А когда Мэнкоул или другой наркот возвращается сюда и вмазывается у меня на глазах? Даже не представляю, какие меня ждут перемены. Лучше всего мне уехать за город или, черт возьми, не знаю, никогда здесь не появляться... даже писать невыносимо тяжело. От успокоительного толку нет, просто отсрочка и все. И как-то надо бороться с этим голосочком — я с радостью перетерплю боль в мышцах, но разум мой не выдерживает этого писка. Мне смешно, когда вспоминаю свое напыщенное и самоуверенное «все под контролем», лежа весь в соплях на долбанном вшивом диване, и хочется заорать со всей дури.
Осень 65-го
Уже две недели как я снова хожу в школу. Один старшеклассник шепнул мне насчет того, что самые клевые чувихи из всех частных школ посещают Детскую школу профессионального обучения, расположенную на 60-й улице. Я знаю телку из нашего квартала, звать Дебора Дакстер — очень перспективная модель, и она там учится. Однажды, выходя из магазина сэндвичей «Блипмиз», что на 56-й улице, я видел, как она прогуливалась с итальянской актрисочкой, которой всего тринадцать, но выглядит она на все двадцать пять. Охуеть можно. Все эти модели, актрисы или балерины с ума посходили из-за своей работы, и каждая моя новая знакомая интересуется, чем я по жизни занят. Чем я, блин, занят? Я играл младенца в рекламе детской присыпки Johnson & Johnson, будучи шести месяцев от роду, но я не горю желанием сообщать этот факт всем налево и направо. Я — реальный парень, слышите, вы, глупые бабы. А чуваки и того хуже... все мысли лишь о своей исключительности, а сами, в большинстве своем, мудаки с претензиями. Вот, к примеру, один кекс, спятивший после того, как стал актером. Сегодня ворвался в «Блимпиз» с абсолютно безумным выражением на морде, растолкал народ, махая над Головой письмом и истошно вопя: «Мне дали! Мне дали главную роль!» Мы за тебя охуительно рады, придурок. Так всегда, сначала баран бараном, а потом начнет откалывать номера в духе Джина Келли [20] . Балерины все сплошь маньячки. У них у всех одинаковая походка. Узнаю их с первого взгляда. Раз пошел гулять с одной плясуньей. Выяснилось, что некий тип будет читать лекцию на тему: «Великий провал: какие связи существуют между балетом и современным танцем». И потащила меня туда, вместо запланированного мной похода в кино. Жутчайшее бредело о великом провале... Я принял успокоительного и вырубился. Отвел ее домой, а там никого. Она пригласила меня внутрь, уперлась насчет того, что касаться ее нельзя, и целовалась, как корова. С тех пор ее больше не видел. У нее по двадцать часов в день репетиций, и, чтобы достать меня окончательно, она пишет мне письма о том, как тоскует по мне, будто я живу далеко в Китае. Друзей у них нет, поскольку вокруг них скачут их мамаши с тех пор, как в два года они обзавелись своими долбанными портфелями и потеряли интерес ко всему остальному. Но встречаются экземпляры, которые вроде ничего особенного не делают, но все-таки умудряются попасть в струю, уж не знаю как. Наверно, это мое самолюбие исходит говном, не желая видеть мою чувиху на экране и все в таком роде, насколько я сейчас могу судить. А любой здешний ханжа легко найдет себе в подруги блядь. И даже богатую блядь, а всем молодым людям они просто необходимы.
20
Келли, Джин (1912—1996) — киноактер, танцор и режиссер, снимался во многих мюзиклах 1940-х и 50-х гг.
Когда на страну Восходящего Солнца сбросили атомную бомбу, я еще на свет не появился. Но все равно мне пришлось за это расплачиваться по мере того, как я становился старше. Я даже теперь расплачиваюсь. «Дитя войны» не просто очередная теория двинутых психоаналитиков, и каждый, кто рос в тоже время, что и я, готов это подтвердить. Меня мучили жуткие кошмары, в которых чудовища на крошечных самолетиках кружили по моей комнате и бомбили мою кровать почти еженощно, когда мне было шесть или семь лет. Стоило пожарной машине или скорой помощи проехать под нашими окнами, как я, описываясь от страха, бежал к маме с мыслью, что все, начался воздушный налет. И до сих пор меня обдолбанного наяву преследует ужас нападения с воздуха. Хуже всего, что старые мудаки не верят в реальность этой возможности, не верят, что такое когда-нибудь может произойти с нами. Сегодня в нашей стране все популярнее становится антивоенное движение и мой папаша, а с ним все остальные, обзывают меня уродом, утверждая, что молодежь попала под дурное влияние красных, во всем виноваты злоебучие коммуняки и так далее. Вашу мать, да мне глубоко насрать, кто такие красные. Лишь сны, сохранившиеся в нашей памяти, способны заставить нас прекратить эти ядерные забавы. Я больше думаю о пожарной машине, проезжающей поздно вечером мимо нашего дома, нежели о Карле Марксе, когда громогласно предлагаю послать войну на хуй. Что мне за дело до коммуняк. Ложь, выдуманная, чтобы повесить на тебя всех собак. Русские тоже сволочи, все вы старые сволочи. Изобретаете государства смерти и закрашиваете себе седину.
Как обычно, в конце месяца в «Штабах» царит полный бардак: полы мокрые от разлитого пива, все усеяно бутылками, банками, сигаретными бычками и прочим мусором, ни дюйма чистого пространства. Не буду даже упоминать грязные носки и белье, валяющихся там и сям убитых приятелей и другие реалии джанкового быта. Ну, раз в месяц затевается большая уборка, как правило, ее делают специально для этого созванные девчонки. Первую неделю везде чисто, вторую неделю — «так себе, сойдет», следующие две — тотальный раздрыг, все три комнаты превращаются в помойку. Но мы уже привыкли. По фигу бардак, плевать на грязь (а если не по фигу, с тем же успехом попробуйте перестать дышать). Главное, чтобы в голове был порядок, а чистота еще никого не спасла, даже в наши хорошие времена. Это ведь проявление свободы. Ведь прелесть этого места в том, что можно сидеть в чудовищной грязи, возможно, раскуриваясь, смотреть всякий безобидный отстой по глупому ящику и радоваться. Знать, что ты никогда ничего не обязан делать и ощущать тепло молчаливой радости приятеля. Не чувствую вины за то, что мы не сражаемся на войне или не выступаем на демонстрациях с гневными плакатами. Просто мы создали себе жизнь, полную беззаботного безделья, и, если вдуматься, так жить сложнее всего.
Нарко-копы — самые злоебучие пидоры из всех, мне известных, и к тому же самые продажные. Возьмем, например, мелкого пушера Педро с 89-й. Недавно его зажопили с пятью пакетами (сто двадцать пять фасовок), а сегодня я его встретил, он отпущен под залог и рассказал мне следующую вещь. В машине, пока его везли под раздачу, легавые громко собачились насчет того, сколько надо представить в качестве улики, а сколько им зажать и после продать самим. Наконец, настал день суда, и тогда они предъявили всего один пакет. Минимум достаточный, чтобы Педро пришили продажу наркотических веществ. А 80% они забрали себе и перепродали знакомому барыге. Следующий раз, чуваки, покуривая трубочки у камина в округе Вестчестер, спросите себя, почему у пушера всегда полно наркоты на продажу, несмотря на многочисленные облавы. Просто потому, что знакомый агент по борьбе с наркотиками возвратит это дерьмо назад на углы улиц, не успеете вы моргнуть своими невинными глазенками.
На выходные свалил за город, опять в полночь с корешом закинулись ЛСД. Всю ночь бродили с ним по грязным дорогам и полям, освещенным лишь луной и звездами, я смотрел на деревья, и одни казались добрыми, а другие злыми. Догадаться было несложно. Наконец, мы присели у прекрасной ивы и до утра наблюдали, как она печально клонится к земле и временами начинает мерцать. На заре показались лучи света, и я снова очутился где-то в соседних полях, видел, как колышутся волны тростника, потом превратившиеся в манящие меня к себе пальцы. Я повалялся в мокрых от росы растениях, они словно поднимали меня на руках и передавали друг другу, тело казалось абсолютно расслабленным. Я полностью позабыл о нем, будто оно было не со мной, и, наконец-то, его сбросил, я чувствовал себя духом, стремительно несущимся вперед и незримо купающимся в росе. Наверно, я так провел много часов, как вдруг понял, что далеко откатился от диких трав и сейчас уже довольно долго валяюсь посередине площадки для гольфа, а целая толпа народа уставилась на меня, как на кретина. Я заметил их ошарашенные взоры и, просто улыбнувшись, поднялся. Пошел, отыскал Вилли, он продолжал сидеть у дерева, сообщив мне, что оно очень печально. И мы вернулись в его белую комнатку слушать музыку.