Дневники Фаулз
Шрифт:
7 ноября
Понедельник. Зима на пороге, и все сопутствующие ей сомнения.
8 ноября
Вторник. Читаю «Имморалиста» — произведение большого мастера. Безнадежно увяз в третьем акте. Э. ходила к врачу; он сказал, что она нуждается в помощи психиатра. Думаю, нормальному человеку она должна казаться ненормальной. Мне жаль того психиатра, который будет ее лечить. Он не найдет ничего, о чем бы Р. или я ей не говорили, — или того, чего бы не знала она сама; и все пойдет по-прежнему.
Днем (в воскресенье) встреча с Р. Пили кофе в кофейнях неподалеку от Бейкер-стрит. Разыгрывали персонажей из «Huis Clos» [520] ; теперь мы оба видим ситуацию достаточно ясно и сходимся в ее оценке. Но Р. проделал большой путь; даже не принимая
520
«При закрытых дверях» — пьеса Ж.-П. Сартра.
521
Светский брак (фр.).
Кое-кому все это показалось бы и покажется, если станет известным, невероятным. Для мещанской морали, знающей только сложение и вычитание, наши проблемы — из области высшей математики.
12 ноября
Неожиданно заметил свое отражение в окне автобуса. Был вечер. Тревожные складки между бровями. Попытался изменить выражение лица, чтобы их разгладить. Но они не пропадали.
Закончен второй вариант «Молодого человека». Третий акт по-прежнему никуда не годится. Для меня основная трудность в драматургии — разговорная речь. Надо сделать героев не просто сочинителями эпиграмм или интеллектуальными истуканами, а заставить зрителей их полюбить. Это трудно, если они увлечены идеями и абстракциями. Иногда у меня что-то получается, а иногда все ускользает и результат нулевой.
Подруга Э. устраивает большой прием, и мы приглашены. От одной мысли об этом мероприятии меня подташнивает. Расстраивается желудок. Не понимаю, почему я заранее беспокоюсь. Но сотни глупых мыслей не дают спокойно жить — что надеть мне, что Элизабет, как отнесутся к нашим незаконным отношениям. Что это будет за вечер — сумею ли я произвести хорошее впечатление и т. д. и т. п. Я напрочь лишен эгоцентризма, но чудаковат. Мне очень важно, как меня будут воспринимать.
Ужасная вечеринка. Пустые, примитивные люди, почище махровых мещан. Чудовищный дом в тюдоровском стиле; невротичные родители, двое невротичных детей и около пятидесяти вульгарных, шумных, скучных гостей. Дрянная позолота. Танцы под убогий джаз; что до меня, то я отчаянно искал хоть какого-то интеллектуального отклика. Особенно отвратительна на таких вечеринках звериная борьба за партнершу по любовным утехам, и как финал — поцелуи в полутемной гостиной. Мы с Э. сидели в комнате, переоборудованной в бар, болтали с русским танцором и ждали, чтобы кто-нибудь отвез нас домой. У пригласившей нас хорошенькой девушки непоследовательность печального клоуна — мимолетный, фривольный шарм. Ее испортил неудачный брак родителей и деньги, из-за которых они не могли расстаться. Тоскливо-безучастный взгляд ее серых глаз. На таких вечеринках хорошо видишь, как отвратителен средний уровень горожан. Пустота, пустота, пустота.
25 ноября
Еще одна вечеринка — у семейства Арда. Он — подающий надежды штатный сотрудник «Таймс». Время проходит за разговорами — все поголовно карьеристы. Разговор начинается с вопроса: «Чем вы занимаетесь?» — подспудно сквозит: можете ли вы быть мне полезны? стоит ли напрягаться и производить на вас впечатление? ваша работа лучше моей?
Я сказал, что моя работа легче легкого.
11 декабря
Грипп. Лиз болеет. Я на грани. Она в ужасном настроении — мрачная, упрямая, отчаявшаяся. Я же слишком нездоров, чтобы реагировать. Вчера вечером она разгромила «Исследователя» — над ним нет смысла продолжать работать. Герои мертвые, стиль плохой, годится только для женских журналов и прочего чтива, и все в таком роде. Что до книги — она права и не права, но ее манера высказывать свое мнение слишком уж резкая. Для писателя губительно иметь рядом такую женщину. Помочь может критика, но не полное отрицание.
В общем, наше положение неумолимо нас душит, словно некое средневековое орудие пытки. Давление растет, и однажды раздастся вопль или брызнет кровь, и мы произнесем наконец правду.
Финансовая сторона не лучше, жить от жалованья до жалованья — то же, что вести грузовик с нитроглицерином. Стоит одному сделать неверное движение — и нам конец. Прочитал в местной «Саутенд стандард» о Майке Тернере, «прекрасном» молодом юноше из привилегированного учебного заведения, замешанном в грязную нелепую историю, дошедшую до суда; это касалось денег, взятых взаймы у проститутки. Пожалел его от всего сердца. Знаю, как это бывает, и боюсь этого. Что будет, когда дойдет до развода?
Но я не оставляю надежду. Что-то случится. Мы не перестанем бороться; это трудный процесс. Существование — это крутой склон.
15 декабря
Грипп; гнусная болезнь. Поражает все тело. Невозможно сосредоточиться на чтении, невозможно спать ночью, невозможно писать. Кошмарная болезнь; тело источает зловоние, миазмы. Э. работает каждый день; я слушаю радио, но вся эта фальшь и банальность может довести до безумия. Удивительно пошлые и лживые голоса. И ужасная, грубая поп-музыка — слабоумные певцы поют идиотские песни. На Би-би-си все говорят так, будто они старше и умнее слушателей, но изо всех сил стараются не показать этого; должно быть, существует некая корпоративная теория радиовещания. И скрытый подтекст, что все несерьезные вещи на самом деле очень важны. Когда я болел, абсурд по ночам вторгался в область разумных понятий — таких, как жизнь и смерть, казавшихся совсем несерьезными. Однажды все разрешилось ко всеобщему удовольствию. Чем абсурднее проблема, тем быстрее она поддавалась решению. Той ночью я крепко спал.
После гриппа я чувствовал себя старой развалиной, но прежние желания болезнь не убила. Я безуспешно пытался писать. Выходила полная ахинея. Мысли путались, я был подавлен. Меня не покидало ощущение, что ничего не меняется и предо мною маячит призрак бедности. Прочитал «Жезл Аарона»; то, что Лоуренс писал легко и никогда не перерабатывал написанное, меня расстроило. Слова изливались ровным (с его точки зрения) потоком. А я чем усерднее, чем тщательнее пишу или стараюсь писать, тем более банальным и плоским становится текст.
У Л. была id'ee fixe [522] и любимый прием (повторение), но главное — его отличает пылкость письма; создается ощущение, что все выплескивается одновременно, и это дает острое чувство жизни — естественные роды, не кесарево сечение.
19 декабря
Продолжаются непонятные последствия гриппа — нарушена связь с прошлым и будущим. Полная неспособность надеяться на лучшее — ужасна эта утрата дара надежды. Отчаяние принимает угрожающие размеры; смягчает положение лишь жуткий праздничный период. Чувствую себя совершенно потерянным — не могу ни писать, ни думать и зеленею от зависти к чужим успехам. Как остро мы нуждаемся в деньгах! Но заработать их совершенно невозможно. Не могу представить, чтобы я получал больше 550 фунтов в год. Но я приложу все силы, чтобы их заработать. В разгар зимы всегда депрессия, однако эта самая тяжелая за много лет.
522
Навязчивая мысль (фр.).
27 декабря
Еще одно Рождество дома — еда и питье, еда и питье. Подолгу сидим, говорить не о чем. Каждый раз, приезжая, я с поразительной отчетливостью вижу их все более заметную незначительность, язвительность. И, цепенея, никак не могу скрыть свое отношение. Между нами непреодолимый барьер — как кусок льда, ничто не может его сокрушить. Я приехал, собираясь рассказать им об Э., сознавая, что это будет пробный тест — что-то вроде исповеди. Но они совершенно не способны понять все сложности нашего романа. Кроме того, есть Хейзел, она простовата, бледна, печальна, маленькая старушка. Мой плохой пример удвоит для нее, увеличит трудности достижения плотского счастья. Ужасно боюсь, что родители постараются воспитать ее в еще большей строгости и с еще большими роковыми последствиями. Был страх, что они вообще ничего не поймут или поймут не так; боюсь даже того, что вдруг они захотят помочь. В любом случае мой рассказ будет принят враждебно.