Дневники Фаулз
Шрифт:
14 марта
Plus c’est la meme chose [525] . Через три недели мне тридцать. «Важная веха», как говорит мать. Трудно отрешиться от иллюзий. Но даты при солнечном свете — не вехи; мой ориентир, к которому я иду по нескончаемой пустыне, — литературный успех. Пока я еще в пути — играю на флейте, мечтаю, плыву по течению, парю в воздухе. Жду, пока оформятся или проступят в тумане стихи; тогда я ловлю их, заношу на бумагу или отвергаю. Поэзия очень похожа на энтомологию. Оценочная таблица, мнение широкой публики; вызревание гусениц. Поэтическим гусеницам требуется время; они жадные до времени.
525
Ничего не меняется (фр.).
Мою
Роман отодвинут и заброшен.
Мы с Э. переходим от любви к невротической ненависти — в основном из-за бедности: грязная пустая квартира, перспектива бесконечной ненавистной работы.
Но я совсем не ощущаю себя на дне — теперь амбивалентное чувство. Не знаю — то ли мне еще долго опускаться, прежде чем утонуть, то ли еще долго всплывать.
31 марта
526
Комедия масок, комедия дель арте (ит.).
Тридцатый день рождения. «Что тут скажешь», как говорят преступники.
На Пасху разъехались: я — домой, Э. — тоже к родным. Не могу сказать родителям правду. Я трус. Но с ними бессмысленно говорить. Если в семье есть дети намного младше старшего, семейные отношения рушатся. Не знаю, как совместить два мира — тот, подлинный, в котором живу, и тот, вымышленный, в который верят они. А ведь я им не лгу — разве что случайно.
8 мая
Сегодня приходил частный детектив. Седой, вежливый, приятный мужчина, очень методичный и совсем непохожий на сыщика. Он усердно записал все, что касалось нарушения супружеской верности, и дал нам подписать. Мы вывалили на него разные факты, он их переварил и изрыгнул в нескольких односложных предложениях. Наверное, бывший полицейский. Это меня взбодрило; Э. выглядела взволнованной, но детектив был сама любезность. Нелепо, конечно, что любовь и личные отношения контролируются обществом; такие глубокие вещи рассматриваются наивно и механистически. Вот как он описал греческий период наших отношений: «Мы подружились и полюбили друг друга». Я подумал, не стоит ли немного защитить себя, но, учитывая природу нашего судебного дела, нам вряд ли нужно тревожиться. На врученной детективу фотографии мы выглядели до безобразия распущенными — снимок был с танцевальной вечеринки, очень плохой и не соответствующий действительности: судья мог подумать о нас бог знает что. Но, по словам детектива, за одно утро в суде проходит 125 дел — так что причин для беспокойства нет. Разве только финансовые.
14 мая
Скандал с Э. В заключение, как обычно, пошла речь о том," кто чего стоит; именно это позволило мне во время одной из таких домашних войн, когда все аргументы приведены и сказать больше нечего, понять очевидную истину о себе: фрейдистскую истину. Я всегда ее знал, но никогда — с такой объективностью. Уже несколько месяцев подряд я ощущаю утрату воли и интереса к жизни; написал изрядное количество стихотворений, но все это время сохранял полную неспособность к борьбе, действию. Своего рода паралич, при котором только из поэзии (имею в виду энергетику) я черпал свободу. К пьесе и роману не притрагивался. У меня было несколько вещиц, которые я мог бы попробовать напечатать, но чувствовал полную неспособность покинуть берег этого заколдованного острова. Думаю, поэтому сцены с Цирцеей в недавно вышедшем плохом фильме об Улиссе показались мне такими яркими [527] .
527
«Плохой» фильм — итальянская картина «Улисс» (1954) с Керком Дугласом и Сильваной Маньяно в роли Цирцеи.
До корней этого состояния я не докапывался. Но смутно понимал, что это самонаказание, что-то вроде раскаяния грешника, nostalgie de la boue, потребность падать дальше, стать неудачником, даже прогнать Э. и остаться снова в одиночестве; своеобразное очищение, смешной, но нужный ментальный процесс, в основе которого необходимость извергнуть из себя все дурное, лишнее. Тот самый пуританский мазохизм, к которому я всегда питал отвращение из-за его несоответствия греческому началу.
Теперь я вижу, что в какой-то степени истоки этого залегают в моем отрочестве, когда я был так одинок, что подолгу мастурбировал, и это в конце концов сделало меня самодостаточным, как Робинзон Крузо, закрытым, как ручейники. Я не нуждался в контакте с окружающим миром — внутренний мир покорил меня первым, прежде чем я стал самостоятельно мыслить. Мне пришлось вырваться из этой крепости, понять, что те метафоры, к которым я прибегал, чтобы обрисовать движение вперед (путь к вершине трудными тропами или игнорирование дураков, копошащихся в предгорьях и подсмеивающихся над теми, кто ниже, вроде меня, — хотя у нас просто значительнее цель), — всего лишь эгоцентрический бред.
Не знаю, почему раньше я не понимал этой глубокой фрейдистской правды о себе. Хотя между знанием и пониманием — пропасть. Этот дневник, конечно, agent provocateur [528] . Но было бы негодным упрощением представить мое развитие как борьбу здорового экстравертированного начала, способного на действия, решения, нужные для издания моих произведений, с живущим в моей душе порочным волшебным островом. Этот остров придется покинуть. Однако сделать это можно, только построив плот из материалов, найденных на нем; сам остров должен помочь мне с ним расстаться. Невозможно убежать от Цирцеи без ее помощи.
528
Провокатор (фр.).
27 мая
Ужин с Арда; жена нам нравится; он наивный, неуклюжий, самоуверенный молодой человек, она относится к нему по-матерински. Завязался метафизический спор, в котором я — по словам Э. — «важничал». Совсем не годится чувствовать превосходство над людьми, которые гораздо больше преуспели в жизни. Потом пришел Дж. Мэнселл и заговорил в своей обычной невыносимо важной манере об Алжире. Меня тошнит от мысли, что один из них — парижский корреспондент «Таймс», другой — режиссер на Би-би-си, а я все еще никто.
Однако сравнение с ними неправомерно — они карьеристы. Накипь.
15 июня
Нахожусь в (безумном!) периоде оторванности от всего, чем восхищаюсь, на что надеюсь, чего хочу Как будто сам из себя изгнан. Не пишу, потому что не хочу. Не говорю того, что хочу, и так, как хочу. Что-то подтачивает меня. Чувство беспомощности: если это процесс, то с ним ничего не поделаешь. Не знаю, откуда пришел этот фатализм; точнее, где он находится. Откуда он взялся понятно: источник — моя ленивая, робкая, онанистическая сущность; люблю поныть, пострадать. Но мне это известно; не стоит так много об этом думать. Из-за своего нутра я не пытаюсь печататься. Если меня так никогда и не напечатают, мечта разобьется вдребезги; если напечатают, произойдет то же самое. По этой же причине я ничего не предпринимаю, чтобы улучшить наше материальное положение. Словно находишься с завязанными глазами в одной комнате с жестокими Эвменидами; каждый раз, когда делаешь шаг вперед, тебя останавливают, толкают назад, изматывают. Постоянно изматывают.
14 июля
Встретил Ронни Пейна — не видел его несколько лет: удачлив, надежен, занимает блестящее положение [529] . Совсем не изменился, очаровал Э. (я же был очарован его довольно молчаливой и доброжелательной второй женой; на самом деле, думаю, все были очарованы друг другом) и развлек меня. Всегда чувствовал, что он поверхностный человек; не знаю, может, такое предубеждение мешает мне взглянуть на него объективно. И все же это чувство по-прежнему сохраняется: в практических вещах он гораздо старше меня, но, по сути, много моложе.
529
К этому времени Ронни Пейн был парижским корреспондентом «Дейли телеграф».
У меня не было острой зависти к нему, которая, как я предполагал, могла появиться. Но не появилась; я начинаю быть самим собой.
Они также первые за несколько лет люди, которые понравились одинаково и мне и Э.
Методика победителя. Мне незнакома эта наука; ей нужно учиться; заучивать слова; лгать — лгать все время. В литературе можно изображать только правду иллюзий. Требуется не искренность (которая у меня есть), а иллюзия искренности. Так в музыке некоторые паузы дают большее ощущение тайны, экзальтации, трагедии, чем сама музыка. Собираюсь завести тетрадь специально для литературных заметок, эту же оставить только для личных записей.