Дневники Фаулз
Шрифт:
Я устал все время говорить по-французски. Никто из остальных ни слова не знает по-английски, и потому я чувствую себя как бы в изоляции. Правда, теперь я свободно говорю на французском и даже иногда думаю на нем, но мне не удается на этом языке так шутить и фантазировать, как на английском. У французов нет такой причудливой, барочной фантазии.
В конце концов я сильно простудился. Кара и возмездие. Но от этих четырех дней я получил большое удовольствие. Особенно мне запомнились устрицы, тысячи летящих уток и веселое окончание года.
1 января 1951
Охотничья лихорадка. Не могу думать ни о чем другом. Весь день писал длинное письмо ББ [140] о поездке в Легийон. И заново переживал все события, видя в них все больше символического. Охота — вид
1 января. Начало нового года. Веха в своем роде. Интересно, какой будет страна в новом году. И, кстати, не станет ли хуже мне?
Все время пишу. Не могу отрицать: жанр рассказа мне подходит. Творческая работа — время полнейшего счастья. Все куда-то исчезает, остаются только ручка или пишущая машинка, еще какие-то предметы на столе, а я словно стою в проеме между двумя комнатами, в одной — темнота, другая полна света, увлекательных бесед, интересных людей. Удивительнее всего то — при всей объективности остального, — что на самом деле они живут не так и говорят не то, что ты задумал. А иногда так увлекаются, что опережают меня, и я уже не могу воспроизвести все, что они говорили, и тогда, раздосадованный, должен сесть и попытаться вспомнить.
140
Б.У. Брили. См. Введение, с. 9.
Как-то вечером мимо пронесся грузовик с ярко горящими фарами. Ослепил меня и умчался, оставив в темноте, и в ту минуту, когда грузовик был уже позади, я подумал, что он мог раздавить меня, и тогда бы я умер. Отсюда вывод: я давно уже живу на этом свете. С этого момента и впредь надо изображать жизнь, все больше и больше совершенствуя стиль, и никогда не останавливаться на достигнутом.
Уничтожаю старые рукописи. Печальная, трудная и необходимая процедура. Темы обычно хороши, но воплощение ужасно. Одна, история с привидениями, — о призраке в черном за окном; другая — о человеке, соблазнившем в лесу девушку и покинувшем ее в решающий момент; такие сюжеты стоит помнить.
7 января, воскресенье
Почти весь день сижу в кафе. Люди ужасно мне наскучили. Есть одна девушка (Дж.), которая слегка заинтересовала меня [141] . Она все время спорит со мной, а я с ней, и делать это нам совсем не скучно.
Мысли по поводу книги о народонаселении.
Статистика и экономические концепции жутко надоели. Мне совершенно неинтересно, падает рождаемость или нет, и меня не волнует то, что для автора книги это серьезно. Знаю только одно: я хотел бы иметь жену и семью, но для этого нет ни финансовых, ни психологических предпосылок. Не очень волнует меня и то, что нация сокращается. Во всяком случае приятно представлять себе Землю, не очень густо заселенную. Или мир, в котором человек полностью подчинил бы себе машину, мир просторный, во всем комфортабельно обустроенный, или возврат к природной, пасторальной простоте — к самостоятельности. Любой из них предпочтительнее современной модели — сельди в бочке. Секрет жизни — погоня за наслаждением, которое таится в красоте. А она всегда проста и непритязательна, несмотря на кажущуюся сложность. В великом искусстве всегда безупречное чувство пространства. Простые детали, тишина, и только таинственные нежные сочетания. Простор.
141
Дж. — Джинетта Маркайо, студентка, посещавшая лекции Дж. Ф.
Чувствую себя больным и весь вечер играю в кости с Джинеттой и Филом. Джинетта — смуглая, в меру живая. Черные озорные прелестные глазки. Мы с ней постоянно подкалываем друг друга. Она подчеркнуто иронически демонстрирует свое уважение ко мне как к преподавателю. Филипп — высокий, рыжеволосый, спокойный и абсолютно надежный. Скромный и интеллигентный. Из него почти наверняка выйдет хороший университетский преподаватель. Я научил их играть в «лгуна». Мы играли до двенадцати ночи, и я выиграл пятнадцать франков, что равноценно четырем пенсам. Приятно провести вечер в компании — быть вместе в полном смысле этого слова, отгородившись от остального мира.
14 января
Зашивал дыру в плаще. Он расползается на глазах. Не люблю эту работу. Все равно что раздевать некрасивую женщину. Верный знак бедности.
Заключил молчаливое соглашение с моим вторым «я» (художником), что не буду неделю писать. Недельный отпуск от честолюбивых амбиций. Ничего не написал, кроме крошечного стихотворения. Но совесть моя неспокойна, ощущение такое, будто я сам себе наношу удар в спину.
Новая шляпа. Синтетическая, в американском стиле, imperm'eable [142] , цвета хаки. Стоила тридцать шиллингов больше, чем я мог позволить себе истратить, но в первый же вечер (вчера) я получил удовольствие на всю эту сумму, когда в сильный дождь вышел на улицу с Дж. и Филом. Голова моя осталась сухой, и я постоянно помнил, что на мне модная новая шляпа. И испытывал от этого большое удовольствие.
142
Непромокаемая (фр.).
Уик-энд с Андре Броссе в Туаре [143] . Андре — необычный молодой человек, крупный и сильный, довольно сдержанный, но дружелюбный, у него раблезианское чувство юмора, бывают эксцентрические выходки. Чем-то напоминает барсука. Производит впечатление тугодума, однако он не только отличный натуралист, но человек начитанный, хорошо знающий искусство, замечательный художник — словом, гораздо более умный и тонкий, чем кажется с первого взгляда.
Семья ведет происхождение от крестьян, мелких арендаторов — соли земли. Мать — крупная, величавая женщина с умными и добрыми глазами. Отец грубоватый, умный, с хитрецой. Все в семье рассудительные, даже маленькие девочки. Семья большая — девять или десять человек, все, как один, крупного сложения. Живут они в среднего размера доме, довольно обветшалом, внутри изрядный беспорядок и грязь.
143
Студент университета в Пуатье; Дж. Ф. ездил с ним на охоту в Ле-гийон. Броссе разделял любовь своего педагога к природе. Туар — маленький городок к северу от Пуатье, в нем жили некоторые ученики Дж. Ф.
Семья богатая; они весьма преуспели в жизни: бывшие владельцы мастерской — теперь они хозяева большой фабрики. Дом полон разрозненных, несочетающихся предметов — хорошо сохранившихся прялок, старой мебели, дорогих антикварных вещей, распятий (ведь семья большая!), этажерок, безделушек, — невероятное, экстравагантное соседство. Еще один сын, спелеолог, недавно нашел практически не поврежденный горшок, относящийся к периоду неолита. У него красивая, основательная и простая форма. Вещь словно создана для семьи Броссе. Горшок довольно изящен. Я взял его в руки, представил, что ему несколько тысяч лет, и подумал: ведь впервые я держу в своих руках такую древнюю вещь. Это меня по-настоящему растрогало.
Кормили нас замечательно, вкусно и обильно, и вина было вдоволь. Воскресный обед был особенно впечатляющим — много разнообразных блюд и несколько сортов вина. Я ел, ни в чем себя не ограничивая, и чувствовал себя превосходно, испытывая bien-^etre [144] . Мы говорили о политике, и во мне укрепилась порочная уверенность в том, что я произвожу хорошее впечатление и все вокруг дышит bonhomie [145] . Причина того, что причащаются вином, не одна. Жаль, что там дают лишь глоток.
144
Блаженство (фр.).
145
Добродушием (фр.).
В тот же день мы отправились в Эжантон, ближайшую деревушку, чтобы поставить капканы на черных хорьков. Остановились мы у дедушки и бабушки Андре. Эта очень старая чета (обоим около девяноста) живет в древнем, покосившемся домике. Старая дама очень мила, у нее живые, веселые, удивительно простодушные глаза на морщинистом, увядшем лице. Ее муж одного роста с ней, у него тоже добродушное, веселое выражение лица, оно усиливается неким подергиванием век, заметным у них обоих. У старика великолепные седые усы, кончики их топорщатся вверх. Словом, прелестная пожилая пара, настоящие Дарби и Джоан. Поставив капканы на хорьков, мы вернулись и пообедали в их обществе. Старики мало говорили, ели суп, их веки подрагивали, словно они нам подмигивали.