Дневники и письма
Шрифт:
Неверно, будто сын страдал хронической болезнью кишечника. Сообщение об этой болезни явилось для матери и для меня полной неожиданностью. Неверно, будто он тяжело болел в течение нескольких последних недель. В моих руках - последнее полученное мною от него письмо, от 4 февраля. В письме, очень оптимистическом по тону, ни слова не говорится о болезни. Из письма видно, наоборот, что Л. Седов развивал в те дни очень большую активность, особенно в связи с предстоящим процессом убийц Рейсса[27] в Швейцарии, к собирался продолжать ее.
Смерть Л. Седова последовала, видимо, в ночь с 15 на 16. Между письмом и смертью протекло, таким образом, всего 11 дней. Другими словами, заболевание имело полностью характер внезапности.
Нет, разумеется, основания сомневаться в беспристрастности судебно-медицинской
6) Французская коммунистическая печать уделяла Льву Седову много внимания, разумеется, враждебного. Однако о смерти его ни одна из коммунистических газет не поместила ни строки (см. телеграммы из Парижа). Совершенно так же было и после убийства Игнатия Рейсса в Лозанне. Такого рода "осторожность" становится особенно многозначительной, если принять во внимание, что в острых для Москвы вопросах французская печать Коминтерна получает непосредственные инструкции от ГПУ через старого агента ГПУ Жака Дюкло и других.
Я ничего не утверждаю. Я только сообщаю факты и ставлю вопросы.
18 февраля, час пополудни, 1938 г.
Койоакан Л. Троцкий
Всем многочисленным друзьям, которые в течение этой черной недели поддержали нас своим сочувствием, мы выражаем самую глубокую и искреннюю благодарность.
23 февраля 1938 г. Наталья Седова
Койоакан Лев Троцкий
Мы живем с женой эти дни так же, как жили всегда, только под гнетом самой большой утраты, какую нам пришлось пережить. Рабочий день начинается с чтения телеграмм о московском процессе. Несмотря на все, мы не разучились ни изумляться, ни возмущаться. Я сажусь за писание очередных статей и заявлений. Жена и мои молодые сотрудники разыскивают материалы и документы. Почта приносит нам каждое утро многочисленные письма сочувствия со всех концов света. Не уменьшая нашего горя, письма дают нравственное удовлетворение. Звонки телефонов. Мои сотрудники записывают со слов журналистов последние новости о процессе. Мы переглядываемся с усталым изумлением по поводу показаний несчастных подсудимых. Мои статьи и заявления переводятся тем временем на иностранные языки. Каждая дата и цитата тщательно проверяются. Из Нью-Йорка прибывает по воздушной почте "Нью-Йорк Таймс". Мы читаем телеграммы из Москвы, уточняем детали в статьях. Наступает вечер. Статьи отправлены на телеграф. Отдых состоит в воспоминаниях о сыне, жизнь которого так неразрывно была связана с нашей жизнью за последние три десятилетия. Ночь и снова день. Нас поддерживает мысль, что мы продолжаем служить делу, которому служили всю жизнь.
8 марта 1938 г.
1) 25 окт. 1918 г.
– статья Сталина. Смысл ее: не думайте, что один Троцкий, и другие принимали участие.
2) Троцкий дрался хорошо, но дрались и другие.
3) Никакой особой роли Троцкий не играл.
4) Троцкий был противником восстания (это последняя статья). Достоверность утверждений Сталина обратно пропорциональна квадрату времени.
Г-н судебный следователь![30]
В дополнение к моему заявлению от 19 июля[31] я имею честь присовокупить нижеследующие соображения:
Я советовался с компетентными врачами. Ни один
Ярче всего неполнота следствия подтверждается поведением хирурга, г-на Тальгеймера. Он отказался давать объяснения, сославшись "а "профессиональную тайну". Закон дает такое право врачу. Но закон не обязывает врача пользоваться этим правом.
Чтоб укрыться за профессиональную тайну, у врача должен быть, в данном случае, налицо исключительный интерес. Каков же интерес г-на Тальгеймера? Не может быть и речи в данном случае об охранении тайны самого врача. В чем же может состоять эта тайна? У меня нет никакого основания подозревать г-на Тальгей мера в преступных действиях. Но совершенно очевидно, что если бы смерть Седова естественно и неизбежно вытекала из характера его болезни, то у хирурга не могло бы быть ни малейшего интереса или психологического побуждения отказываться от дачи необходимых разъяснений. Укрываясь за профессиональную тайну, г-н Тальгеймер говорит этим самым: в ходе болезни и в причинах смерти есть особые обстоятельства, выяснению которых я не желаю содействовать. Никакого другого толкования поведению г-на Тальгеймера дать нельзя. Рассуждая чисто логически, нельзя неприйти к выводу, что к ссылке на профессиональную тайну врач мог, в данных обстоятельствах, прибегнуть в одном из следующих трех случаев:
а) если б он был заинтересован в сокрытии собственного преступления;
б) если б он был заинтересован в сокрытии собственной небрежности;
в) если б он был заинтересован в сокрытии преступления или небрежности своих коллег, сотрудников и прочее.
Демонстративное молчание г-на Тальгеймера само по себе уже указывает программу следствия: надо во что бы то ни стало раскрыть те обстоятельства, которые побудили хирурга укрыться за профессиональную тайну.
Неясными, недостаточными и отчасти противоречивыми являются показания владельца клиники д-ра Симкова. Знал или не знал он, кто таков его пациент? Этот вопрос не раскрыт совершенно. Седов был принят в клинику под именем "Мартэн, французский инженер". Между тем д-р Симков разговаривал с Седовым в клинике по-русски. Именно благодаря этому сиделка Эйсмон узнала, по ее словам, что Мартэн - русский или владеющий русским языком. Запись Седова под чужим именем была сделана, как отмечают сами документы следствия, в целях безопасности. Знал ли об этих целях д-р Симков? И если знал, то почему обращался к больному по-русски в присутствии сиделки Эйсмонт? Если он делал это по неосторожности, то не проявил ли он ту же неосторожность и в других случаях?
Д-р Жирмунский, директор клиники, считался, по сведениям полиции, "сочувствующим большевикам". Это в наши дни очень определенная характеристика. Она означает: друг кремлевской бюрократии и ее агентуры. Жирмунский заявил, что о действительной личности больного он узнал только накануне его смерти от г-жи Молинье. Если принять эти слова на веру, то придется заключить, что г-н Симков, который предупредил по телефону Жирмунского о прибытии больного заранее, скрывал от своего ближайшего сотрудника действительную личность "французского инженера Мартэна". Вероятно ли это? При сестре Эйсмонт Симков, как уже сказано, разговаривал с больным по-русски. Жирмунский знает русский язык. Или же у Симкова были специальные причины остерегаться Жирмунского? Какие именно?
"Сочувствующий большевикам" - это очень определенная характеристика. Следствие явно останавливается здесь на полдороге. В условиях русской эмиграции такое "сочувствие" не остается, в наши дни, платоническим. "Сочувствующий" становится обычно во враждебное отношение к белой эмиграции. Из каких рядов почерпал г-н Жирмунский своих клиентов? Общается ли он с кругами советского посольства, торгпредства и проч. ? Если да, то в круг его клиентов входят, несомненно, наиболее ответственные агенты ГПУ.