Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— Это необходимо, — сказал Антоний.
— Они расплачиваются за наши просчеты, — промолвила я. — А мы, кажется, совершаем одну ошибку за другой.
— Война состоит из расчетов, в том числе и их строительство. Как раз это делает войну такой дорогой: наши догадки и предположения оплачены золотом, а сбываются далеко не всегда.
— Но каково видеть, когда золото сгорает?
— А ты подумай о том, сколько золота гибнет в кораблекрушениях. Когда пойдем на прорыв, нужно молить богов, чтобы удалось спасти и вывезти казну. Она будет под твоим
Огонь уже разгорелся вовсю, пламя перескакивало с корабля на корабль, образуя ослепительное ожерелье. Огненные языки удваивались, отражаясь в неподвижной воде. В воздухе близ гавани пахло всеми видами горящего дерева — от тонкого кедрового аромата до запаха старых сырых досок, похожего на грибной. Их несло в нашу сторону вместе со стелившимся над водой едким дымом. Он щипал глаза, но я не могла уйти, ибо считала себя обязанной присутствовать на похоронах моих кораблей.
— Пойдем, — сказал Антоний, обняв меня за плечи. — Не надо терзать себя.
Ошибки, просчеты, дезинформация… Мысли об этом душили меня сильнее, чем дым, я чувствовала это физически. О муки раскаяния! Существует ли что-то более беспощадное и лишающее мужества? Теперь я сомневалась во всем, что мы планировали.
Огонь обладал еще и голосом, причем очень похожим на голос раскаяния, угрызений совести — высокий, настойчивый, пробуждающий воспоминания. Он несся со стороны умирающих судов.
На разрушительную работу огня взирали не только мы: у меня не было сомнений, что с одной из окрестных возвышенностей Октавиан видит красное зарево на воде и вдыхает запах пепла.
Наши люди растерянно топтались и переговаривались. Потревожить нас никто не решался, но я вдруг заметила человека, стоявшего чуть в стороне и смотревшего не столько на корабли, сколько на нас двоих. Голову его покрывал капюшон, мешавший увидеть его лицо.
— Антоний, — спросила я, — ты не знаешь, кто это? Вон там.
Антоний вгляделся во мрак, словно намереваясь пронзить его взором, но потом покачал головой:
— В его облике есть что-то знакомое, но нет, не узнаю. — Он поднял руку: — Эй! Подойди сюда.
Некоторое время человек стоял неподвижно, затем двинулся навстречу, но так, будто не мы его окликнули, а он позвал нас. По приближении он отбросил капюшон.
— О, да ведь это… — Антоний замешкался, стараясь вспомнить имя.
— Ханефер, — подсказал незнакомец. — Путь из Рима не близок, мой господин.
Я сразу вспомнила египетского астролога, которого сама давным-давно отправила с Олимпием в Рим, поручив ему внедриться в дом Антония и шпионить.
Лучше бы он не выдавал меня, даже по прошествии столь долгого времени.
— Рада тебя видеть, — промолвила я со значением.
— И я тебя, — кивнул Ханефер и указал на корабли. — Печальное зрелище.
— Что ты здесь делаешь? — настойчиво спросил Антоний.
— Я долго читал твою судьбу, господин, а теперь пришел разделить ее.
— Ну, если так, она должна быть благоприятна, иначе с чего бы ты пустился в путь! — воскликнул Антоний, словно само появление этого человека являлось добрым знаком.
— Может быть, он просто верен тебе, — торопливо заметила я.
Мне не хотелось сейчас ничего слышать о судьбе и предзнаменованиях. Даже о добрых предзнаменованиях — тут слишком легко ошибиться. А ошибок, просчетов, неверно понятых фактов уже слишком много. Нет, обойдемся без предсказаний.
— Даже верные слуги не спешат в горящий дом, — говорил Антоний. — Или на борт горящего корабля.
— Возможно, он застрял здесь, в ловушке, как и все мы, — предположила я.
— Госпожа, — подал голос Ханефер, — порой будущее раскрывает себя, как гость на пиру. В такие моменты мы соприкасаемся с самим временем и не имеем возможности повернуть прочь от того, что нам открыто.
— Он говорил мне, что вблизи от Октавиана мой деймон, дух моей судьбы, омрачается его тенью, — припомнил Антоний. Я тоже это помнила из донесений Олимпия. — И ты был прав, старый друг. Стоило Октавиану высадиться в Греции… — Голос его прервался. — Но раньше, шесть лет подряд, все шло хорошо. И когда мы уберемся из этого злосчастного места…
Незавершенная фраза прозвучала как вопрос.
Ханефер, однако, молчал так долго, что Антоний спросил открыто:
— Мы ведь уйдем отсюда, не так ли?
Как это печально: он хотел, чтобы его убедили не в будущей победе, а в том, что можно спастись!
— Часть — да, уйдет, — медленно ответил Ханефер. — А часть останется здесь.
— То есть часть армии? Или часть флота?
— Звезды говорят «отчасти», — ответил астролог. — Более точных сведений нет.
— Часть — меня? — настаивал он. — Часть моего тела, моих войск? Ты должен распознать это.
— Речь идет о кораблях, — вмешалась я. — Мы сами сжигаем часть кораблей, и им отсюда уже не уйти. Кроме того, немало людей, солдат и гребцов, умерли от болезней. Они тоже останутся здесь навеки.
Я бросила на Ханефера сердитый взгляд. Глупый старик, что бы ни высмотрел он среди звезд, лучше держать это при себе! Сейчас уже поздно что-то менять, а значит, от его предсказаний никакого толку, кроме лишнего беспокойства.
— Нет, госпожа, — настаивал астролог. — Речь не об этих кораблях. Они уже горят и принадлежат не будущему, а прошлому. Это…
Неожиданно на меня снизошло великое понимание: наверное, боги дразнят нас, приоткрывая завесу тайны и увлекая навстречу року. А когда мы приходим к печальному концу, они смеются. Мы их забавляем. И если мы терпим неудачу, следуя собственным представлениям, этим можно гордиться: во всяком случае, мы не были игрушками ни в чьих руках. Несмотря на пресловутые ошибки, просчеты, дезинформацию, здесь есть природная человеческая отвага, и она сходит на нет, когда люди начинают ждать неких потусторонних указаний. Нет уж, мы победим или проиграем, но это будет наша победа и наше поражение!