Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— Довольно. Мы не станем тебя слушать! — заявила я астрологу, взяла Антония за руку и повлекла прочь. — Пойдем. Пойдем в наш шатер.
В шатре стояла удручающая духота и не было спасения от мух: казалось, их число удваивается каждую ночь. Гадкие черные твари изводили нас, заставляя спать под сетками, и даже при этом будили, налетая на ткань, словно маленькие стрелы.
Зарево горящих кораблей окрашивало стены шатра багрянцем, а мечущиеся на его фоне черные тени наводили на мысль о царстве Гадеса.
— Мне вспомнился один храм, мимо которого мы проходили в Парфии, —
— Должно быть, ты разгневал его, — сказала я. — Он, наверное, преследовал тебя всю дорогу из Парфии. Тебя и твоих людей.
Я говорила в шутку, но что, если это правда? С нами было немало ветеранов парфянского похода; не их ли преследовали насекомые? Правда, я в Парфии не была, но тоже чувствовала себя больной и загнанной. Здешняя земля заключала в себе какое-то противоестественное зло.
— Ты разрушил храм? — спросила я.
— Я… помню только, что рассматривал резьбу. Пожалуй, да… На обратном пути. В нем засели лучники, которые по нам стреляли.
Значит, они разрушили храм повелителя мух? Я предпочла бы другой ответ.
— Как же его звали? Попытайся вспомнить. Мы попробуем умилостивить его, пообещаем воздвигнуть ему храм в Александрии.
— Нет, не помню, — махнул рукой Антоний. — Мне и в голову не приходило, что это имеет значение. — Он приподнялся на локте. — Я и сейчас так не думаю. У тебя просто воображение разыгралось. Летом в военных лагерях всегда полно мух, и никакой бог… — Он неожиданно рассмеялся. — А ведь вспомнил, надо же! Асмодей — вот как его зовут.
Асмодей. Да, я слышала об этом далеком восточном боге, таком же злобном, как Ма или Кали. Ну что ж, если наступит улучшение… после того, как мы спасемся.
Антоний отвернулся, и по его дыханию я поняла, что он спит. А вот ко мне сон не шел: я лежала, изнывая от жары, и меня донимали атакующие полог насекомые.
Я чувствовала, что, пока Антоний спит, наверху схватились между собой боги. Хорошо бы Цезарь явился, разогнал их и дал нам накануне сражения какой-то знак, как было при Филиппах. Однако я чувствовала, что он покинул меня, словно потерял всякий интерес к земным делам. Возможно, теперь Цезарь стал настоящим богом, утратил все черты смертного, все прежние привязанности.
А смертный Антоний крепко спал.
Рано утром к нам в шатер явился Канидий и объявил:
— Деллий перебежал к Октавиану.
Еще не очнувшийся от сна Антоний потряс головой. Его глаза были пустыми.
— Стало быть, сбежал.
Это все, что он смог сказать. Потом он глубоко вздохнул, словно взваливал на спину еще один тяжелый мешок, и добавил:
— А ведь ему известны все наши планы.
Я сгорала от ярости так, что от меня едва не сыпались искры. Он наверняка давно замыслил измену, но дожидался последнего военного совета, чтобы явиться к Октавиану не с пустыми руками, а с ценной информацией. Я не сомневалась в этом, словно он сам мне признался.
— Вероломный предатель!
— Теперь Октавиан все знает, — промолвил Антоний. — Ему известно даже то, что обсуждалось на тайных военных советах. — Он покачал головой. — Надо же, Деллий… Мой помощник, мой спутник.
Он повернулся ко мне.
— Я даже посылал его за тобой. Очень давно.
— Забудь! Забудь! — вскричала я, считая, что предаваться сентиментальным воспоминаниям, да еще в присутствии Канидия, неуместно. — Вычеркни его из памяти, сотри его имя, даже намек на него. Он должен перестать существовать. Его никогда и не существовало!
— А он тогда вернулся и доложил: ты сказала, что в Тарс не поедешь, и я…
— Говорю тебе, ни слова о нем! — вскричала я, уже не обращая внимания на Канидия. — Не пятнай свои воспоминания именем этого низкого существа!
— Канидий, — промолвил Антоний бесстрастным голосом, — ты можешь объявить, что я передам войска Деллия под командование одного из трибунов. — На его лице появилась кривая улыбка. — Это не имеет значения… Не имеет значения. Сейчас он, должно быть, пишет отчет для нового хозяина. А мне отчеты не нужны. Нет, никаких отчетов!
Он хлопнул Канидия по плечу и вместе с ним направился к выходу из шатра.
Когда он откинул полог, внутрь ворвался яркий свет. Я увидела, что над останками погибших кораблей еще поднимаются клубы дыма, пачкая ясное голубое небо грязными чернильными пятнами.
— Мой друг, — промолвил Антоний, вновь уронив полог и обернувшись. — Мой друг сбежал.
Он помолчал и добавил:
— Не думаю, что пошлю его сундуки ему вдогонку.
Глава 42
— Неужели и Зевс против нас? — вскричал Антоний, увидев на западе вспышку молнии.
На горизонте, всегда ясном, появился темный вал грозовых туч. Он разрастался и заполнял небо на наших глазах.
Оставшиеся корабли — всего двести тридцать, включая шестьдесят египетских, — принимали легионеров, вооруженных и готовых к бою. Мы приказали взять на борт паруса, что породило смущение не только среди солдат, но и среди командиров. Паруса никогда не используются в морских сражениях: они усложняют маневрирование, ставя его в зависимость от ветра, и занимают много ценного в подобной ситуации места. Зная это, Антоний накануне поздно вечером собрал в последний раз группу доверенных командиров и раскрыл им наш план. Не посвятили в него только Деллия, поскольку не хотели и не могли продолжать споры, а он, без сомнения, попытался бы задержать свое отбытие.
План был таков: мы намеревались спасти столько кораблей, сколько удастся, и взять курс на Египет, воспользовавшись благоприятным дневным ветром. План простой, но нелегкий в осуществлении. Чтобы благополучно обогнуть массив Левкаса, мы должны отойти достаточно далеко от берега раньше, чем попутный ветер наполнит паруса и понесет нас в нужном направлении. Для этого необходимо прорвать установленную Агриппой блокаду.
Хуже всего будет, если Агриппа сумеет навязать нам сражение на полпути в открытое море и атакует нас до того, как паруса поймают ветер. Лучше всего — если мы проведем его и заставим думать, будто он сам выманивает нас в море, соблазняя возможностью выбрать место для битвы. Это представлялось возможным, ибо численное преимущество противника лучше всего использовать именно в открытом море, где есть простор для маневра. Агриппа ведь не знает, что, удалившись от берега, мы собираемся не сражаться, а поднять паруса и сбежать. На веслах его судам за нами не угнаться.