Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
— Как их заплести? — спросила она. — В большую косу и маленькие косички для обрамления?
— На твое усмотрение, — ответила я.
Конечно, на пиру будет жарко, и шею лучше оставить открытой. Волосы всегда были предметом моей гордости. Я тщательно ухаживала за ними, и они воздавали мне за это сполна, одаряя иллюзией красоты. Воистину, это благословение, ниспосланное мне богами.
— Такие густые! — жаловалась Хармиона. — Никак не убрать их все под головную повязку.
— Ну и ладно, пусть выбиваются над висками.
Только чтобы не
— Смотри.
Хармиона поднесла зеркало, чтобы я полюбовалась собой. На том лице, что отразилось в зеркале, мое внутреннее состояние никак не отразилось. Ничто не выдавало перенесенные удары судьбы. Ясный взор, крутой изгиб бровей, гладкая чистая кожа — никаких следов трудных родов, жизни в походных условиях, злоключений и боли. Я выглядела как юная дева и при виде этого громко рассмеялась.
— Моя госпожа, — нахмурилась Хармиона, — тебе не нравится? Я могу переделать.
— С волосами все хорошо, — пришлось заверить ее. — Я просто подивилась тому, что даже самые тяжкие испытания не всегда отражаются на внешности.
— Думаю, — тихо промолвила Хармиона, — они запечатлеваются в душе.
— В таком случае страшно представить, на что теперь похожа моя душа.
Интересно было бы посмотреть на нее в зеркало. Нет, лучше не видеть.
С этими словами я встала. Пришло время идти к гостям.
Предаваться веселью.
Зал заполнила толпа народу. Где Антоний набрал столько гостей? Все были веселы, облачены в яркие одежды и сверкали драгоценностями. В основном то были римляне, несомненно легионеры, однако среди них попадались и александрийцы — из Гимнасиона, из библиотеки, из Мусейона и еще одному Зевсу ведомо откуда. Все они разоделись с элегантной роскошью аристократов. Исключение составляли лишь несколько не слишком изукрашенных философов, но и те, судя по всему, не чуждались радостей жизни. Не иначе, последователи Эпикура.
Раздавленные ногами гостей лепестки, усыпавшие пол, источали аромат роз. Я глубоко вздохнула, пытаясь на краткий миг вообразить, что нахожусь не здесь, а в дивном саду. Но этому мешали гомон, жар множества тел и бряцанье арфистов.
— Корона, всемилостивейшая царица, — молвил один из слуг.
Он приблизился ко мне, держа в руках искусно сплетенный венок из листьев ивы, ягод паслена и маков. Я позволила возложить венок мне на голову, хотя подбор растений ассоциировался с загробным миром.
— Привет, сердце мое! — воскликнул при виде меня Антоний. Он протянул мне кубок, до краев наполненный розовым вином. — Испей, испей из Леты и забудь обо всем.
Едва ли это возможно. Увы, никакому вину такое не под силу.
— Кто бы мог подумать, что их придет так много, — промолвил он, обводя взглядом оживленную многоцветную толпу.
— Так много кого? — уточнила я. — Склонных к веселью александрийцев?
— Увидишь, — ответил он с загадочным видом.
Пока я увидела стоявшие лишь на подставках чаши, полные золотых монет, в которые некоторые из присутствующих походя запускали руки. А также предметы на столе: бюст Октавиана, театральные маски, золотые сосуды и блюда.
— Когда мы будем обедать? — спросила я, поскольку ни обеденных столов, ни лож как раз не увидела.
Он пожал плечами.
— Не берусь сказать. Когда захочется.
— Но еда…
— О, это не проблема, — беззаботно сказала он. — Еду подадут в любой момент, она всегда ждет. У меня на кухнях поджаривают на разных вертелах с разной скоростью сразу дюжину быков, так что один из них точно будет готов, когда мы пожелаем перекусить.
Я была потрясена: какая расточительность! Он сошел с ума?
— А для кого их беречь? — промолвил он, откликаясь на мои мысли. — Лучше поприветствовать Октавиана пустыми пастбищами и оголенными кухнями. — Он отпил еще немного. — Давай сами разденемся донага, прежде чем это сделает смерть!
Антоний всегда любил театральные эффекты. Может быть, и сейчас он затеял представление? Или прикидывается, будто устроил представление, маскируя свои истинные намерения?
— А, вот и наш истинный хозяин, — возгласил Антоний, приветствуя человека, одетого Гадесом, владыкой подземного мира. Его черный плащ волочился по земле, а изогнутые зубья венца имитировали языки пламени.
Гадес молча поклонился. За прорезями его маски я увидела темные глаза.
— Готов ли ты принять столь многолюдную компанию? — спросил Антоний. — Они здесь, чтобы пройти посвящение.
Гадес медленно повернул голову.
— Компания может оказаться не так велика, как ты полагаешь, — произнес он гулким, раскатистым голосом, наводившим на мысль о пещерах и колодцах. — Не стоит разочаровываться, если не все дерзнут ступить за порог ночи. — Он издал негромкий неприятный смешок. — В конце концов, сейчас разгар лета. Но, несомненно, найдется достаточно и таких, кто оценит предлагаемое мною путешествие.
Он пружинисто поклонился, отступил и исчез, растворившись в толпе.
— Кто это? — спросила я.
Он был слишком реалистичен:
— Чудесный, правда? Известный здешний актер, играет в греческих комедиях.
— В комедиях?
Сегодня он выступал в ином жанре.
Антоний провел меня мимо группы мужчин и женщин, окружавших гостя, разглагольствовавшего о смысле жизни.
— Молодой еще, совсем молодой, — сказал Антоний. — Все молодые философы склонны рассуждать на эту тему.
Позади меня раздавалось монотонное жужжание:
— Есть некто или же нет, сам и иные, в отношении к самому себе и между собой, все они, сущие и не сущие, появляются для бытия и для небытия…
— Платон, — промолвила я не столько для Антония, сколько для самой себя.
Его брови выгнулись дугой.
— Моя маленькая александрийка, — любовно произнес он. — Может быть, ты тоже хочешь пофилософствовать о смысле жизни?
— Ну уж нет, — заявила я. — То, чему научила меня жизнь, вряд ли пойдет на пользу другим.