Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная
Шрифт:
Он кивнул, потом быстро повернулся и ушел.
Так мало времени! Я спешно призывала друзей — ибо эти люди были моими друзьями, а не просто свитой — обратно в комнату. Предстоящее не было тайной ни для кого из них, кроме Олимпия. (Прости, мой друг!) С ним мне следовало проявлять осторожность.
— Ну, что там? — осведомился Мардиан.
Его обычно невозмутимый голос звучал взволнованно. Следом за ним в комнату вошли остальные.
— Долабелла оказал мне любезность: он сообщил о намерении Октавиана посадить меня на корабль
«О боги! — про себя взмолилась я. — Только бы никаких бессмысленных воплей ужаса и негодования!»
Боги мне вняли: мои спутники восприняли известие с суровым спокойствием, ограничившись понимающими кивками.
— Мы тебя подготовим, — промолвила Хармиона.
Все поняли, что она имела в виду. Все, кроме Олимпия.
— Сам Октавиан не любит моря, он отправится в Рим по суше, — продолжила я, думая о том, что однажды я уже совершила морское путешествие навстречу другой судьбе. Повторять этот путь теперь я не намерена. — Если мы уедем одновременно, я вполне могу прибыть в Рим раньше его.
— А когда намечается отъезд? — осведомилась Хармиона.
— Через три дня, — ответила я и повернулась к Олимпию. — Друг мой, теперь я попрошу тебя вернуться домой к жене. Ты единственный из нас, у кого есть семья за пределами дворца. Пожалуйста, иди. Для меня ты уже сделал все возможное — видишь, как все зажило?
— Нет, я останусь рядом с тобой, пока корабль не поднимет паруса, — попытался возразить он.
— Ничего подобного! Или ты забыл, что я дала тебе поручение? Сейчас важно, чтобы ты покинул нас и держался по возможности подальше. Свитки уже у тебя, кроме последнего, который я дописываю и закончу до своего отъезда. Будь готов явиться за ним и присоединить его к остальным: он будет там же, где прочие мои вещи. Я оставлю письменное распоряжение, чтобы тебя к ним допустили. Римляне выполнят мою волю. Выполни и ты свое обещание. Помни — Филы и Мероэ! Я полагаюсь на тебя.
Он схватил меня за руки и сжал их с такой силой, что мне стало больно.
— Я не могу просто уйти, покинуть дворец и вернуться в Мусейон!
Я глубоко заглянула ему в глаза, чтобы он не только услышал, но и прочувствовал мой приказ.
— Ты должен. — Я помедлила и добавила: — Твои здешние обязанности выполнены. Но твой долг передо мной — нет. Не подведи меня.
— Неужели вот так просто все закончится? — горько спросил Олимпий.
— А по-твоему, будет лучше, если мы станем себя мучить?
Он выпустил мои руки, еще некоторое время не сводил с меня своего ястребиного взгляда, но потом что-то в нем надломилось, он подался вперед, обнял и поцеловал меня. Его щеки были мокрые.
— Прощай, моя дорогая, — промолвил Олимпий. — До сего часа я заботился о том, чтобы ты была жива и здорова. Теперь… теперь мне приходится поручить тебя богам.
Он отстранился, повернулся ко мне спиной и решительно направился к выходу.
— Ты все делал правильно, — сказала я ему вслед, — ибо я долго шла к этому часу.
Он вышел из комнаты, пошатываясь, словно от боли. Снаружи донесся приглушенный разговор между ним и римскими стражниками. У них не было приказа не выпускать моего врача, и Олимпию позволили уйти.
Только окончательно удостоверившись, что он ушел (как это печально!), я подозвала троих оставшихся.
— Слушайте, — прошептала я так тихо, чтобы никто не мог нас подслушать. — Завтра мы осуществим наш план. Я попросила Октавиана разрешить мне посетить мавзолей и провести у гробницы Антония обряд прощания. Мы оденемся в лучшие платья и устроим поминальный пир для самых близких людей. Вы меня поняли? Я пошлю за своей короной и драгоценностями, попрошу Октавиана одолжить их мне на время. Он не откажет. И тогда мы будем готовы отбыть в наше путешествие.
— В Рим? — спросил Мардиан, иронически скривившись, но достаточно громко, чтобы его услышали за дверью.
— Да, мы смиренно отправимся в Рим, — ответила я, улыбаясь. — Все вместе.
— В таком случае надо приступать к подготовке, — заметила Ирас.
— Да. Помоги мне выбрать наряд. Подходящий для самого важного события в моей жизни.
Я была благодарна Октавиану за то, что он прислал мне всю мою одежду: нам есть из чего выбрать. По крайней мере, есть чем заняться в оставшиеся часы.
Хармиона молча доставала платье за платьем, встряхивала, расправляла и, подняв за плечи, показывала мне. Она только что закончила их складывать — как оказалось, напрасно. Жаль, но это мелочь, лишь сопутствующая настоящей печали.
Сколько раз я проделывала это? Сколько раз выбирала наряд перед пиром или приемом? С каждым из платьев связано какое-то воспоминание, каждое хранит отголосок какого-то события, но ни одно не соответствовало тому, что мне предстоит.
Шуршащие, шепчущие шелка, переливающиеся цвета: белый, желтый, папоротниковый, маковый, синий, как море у подножия маяка. Каждый наряд в свое время дарил радость моему сердцу, но ни один не подходил для… для этого. Мне было нужно то самое платье, в котором я в последний раз предстала перед Исидой.
— Вот!
Оно было там, ни разу не надетое после того дня. Ярко-зеленое — столь яркое, что рядом с ним изумруды показались бы грязными, а трава — тусклой. Неистово зеленое, как зелены поля Египта, сияющие на солнце под благосклонным оком Ра.
Зеленый казался мне наиболее египетским из цветов: это цвет Нила, цвет его крокодилов, его папируса. Даже само имя Уаджет, священной богини-кобры Нижнего Египта, означает «зеленая».
— Надену это.
Я потянулась и взяла платье из рук Хармионы.
Оно было сшито из мягкого тончайшего шелка и имело низкий квадратный вырез. Превосходно. Подходит для широкого золотого ожерелья, в каких изображены царицы на росписях в древних усыпальницах.
— А как причесать твои волосы, госпожа? — спросила Ирас.
— Как-нибудь попроще, ведь прическа будет скрыта короной.
— Да, чем проще, тем лучше, — согласилась она.
— Надо послать за лучшими маслами, притираниями и благовониями, — сказала Хармиона. — Все должно быть самым лучшим. Ты должна быть хороша, как никогда.