Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
Мне трудно было следить за его речью, ибо мысли мои блуждали. Порывы легкого ветерка приносили из открытого сада густой, чуть сладковатый запах незнакомых растений.
Неожиданно Октавиан зашелся в приступе кашля, и только тогда я догадалась, что его утонченная хрупкая красота может быть признаком недуга. Гиртий вежливо остановился и лишь после того, как юноша совладал с кашлем, продолжил:
— Однако случись мне доказывать, что мужи сего города благородства исполнены, и не склонны
— Я протестую! — воскликнул Птолемей. — Почему ты так говоришь?
— Я думаю, Гиртий имел в виду, что… — начал Цезарь.
— Нет, пусть Гиртий сам скажет! — уперся Птолемей.
Гиртий огляделся по сторонам в поисках помощи.
— Но ведь всем хорошо известно, что александрийцы ненадежны и склонны к мятежам. Даже в мирное время горожане устраивают бунты по любому поводу. Разве это неправда? — Он обратился ко мне.
— Да, — вынужденно признала я. — Нашим народом трудно управлять, а с тех пор как они низвергли (о, как ненавистно мне это проклятое слово!) Птолемея Десятого, толпа стала еще более буйной и непредсказуемой. В годы моего детства город взбунтовался из-за того, что один римлянин случайно убил кошку, а к моему восшествию на трон дело обстояло еще хуже. У меня фактически отобрали престол, и Цезарю пришлось прибегнуть к оружию, чтобы усмирить мятежную чернь, не признающую никакой власти. Правда, его власть она признала.
— Иными словами, — уточнил Брут, — Цезарь прибыл, чтобы навязать жителям Александрии то, чего они вовсе не желали?
— Не нужно представлять их свободолюбивыми героями, — сказала я. — Напомню: эти люди коварно убили своего благодетеля Помпея, искавшего у них убежища. Предатели, попирающие все нравственные законы.
— Помпея убил не народ, а кучка придворных интриганов, — не унимался Брут.
— При полной поддержке народа, — настаивала я.
К сожалению, Брут судил о вещах абстрактно. Чтобы понять ситуацию, нужно было вырасти в Александрии.
— И в эту кучку интриганов входили члены царской семьи, один из которых расстался с жизнью, а другая пройдет пленницей во время триумфа, — заявила Сервилия, качая головой так, что ее огромные жемчужные серьги двигались в такт движению.
Взгляд Цезаря остановился на них, и голос его смягчился.
— Я вижу, ты по-прежнему радуешь себя сокровищами Британии, — сказал он.
Брут опустил взгляд на блюдо с тутовыми ягодами и умолк.
— Это правда, что ты вторгся в Британию из-за любви Сервилии к жемчугам? — спросила Октавия.
Ее вопрос был поставлен прямо и, кажется, звучал без особого ехидства, но все равно вызвал досаду.
— Кто распускает столь нелепые сплетни? — воскликнул Цезарь. — Когда люди прекратят распространять обо мне оскорбительные толки?
— Я… я тут ни при чем, люди говорят, — зачастила Октавия, и голос ее дрогнул.
— Так нечего повторять за ними всякий вздор! — отрезал Цезарь, едва сдерживая гнев. — Я никогда не начал бы военную кампанию в угоду чьему-то тщеславию, включая мое собственное. Боги мои! За кого ты меня принимаешь? Если я вторгся в Британию, то лишь по велению Рима, в интересах Рима, во славу Рима!
Брут открыл рот, собираясь сказать что-то, но передумал и поджал губы.
Ворвался жаркий порыв ветра, за ним последовали дальние раскаты грома. Бумаги Гиртия зашуршали. Он пытался продолжить чтение, но близкий раскат грома заглушил его голос.
— Друзья мои, — сказал Цезарь, — может быть, нам лучше прекратить чтение, чтобы вы успели вернуться домой, пока не разразилась гроза? Летние грозы бывают буйными.
Все поспешно встали и рассыпались в благодарностях хозяину дома. Один за другим они стали прощаться и со мной: Октавия и Октавиан — по-доброму, Брут и Сервилия — сухо. Октавиан сказал, что он будет рад показать мне достопримечательности или ответить на любые интересующие меня вопросы. Я поблагодарила его и заверила, что непременно к нему обращусь. Кашляя, он направился к выходу в сопровождении Агриппы.
Остались Птолемей, Гиртий и я.
Дорогой Гиртий, благодарю тебя за чтение, — сказал Цезарь. — Мои слуги доставят тебя и Птолемея домой в носилках, а я позабочусь о благополучном возвращении царицы.
— Но… — попытался возразить Птолемей.
— Отправляйся с ним, — сказала я. — Буря может разразиться в любой момент.
Мои слова подчеркнул мощный громовой раскат.
Мы остались в комнате вдвоем; Кальпурния, должно быть, поднялась наверх. Порыв ветра, принесший сорванные с ветвей листья, с такой силой хлопнул дверями, что створка отколола от стены часть сине-зеленой фрески с изображением морского побережья. Полоски молний расчертили небо и озарили сад, окружив статуи голубоватым свечением.
Я поежилась, чувствуя, что в мантию этих жарких порывов ветра, словно в кокон, заключен холод. Никогда прежде я не видела настоящих молний, хотя на монетах Птолемеев изображался орел с молниями в когтях — символ мощи.
Цезарь стоял рядом, глядя на меня.
— Спасибо за ужин, — сказала я. — Он был…
— Неприятным, — закончил он за меня. — Но необходимым. Теперь все увидели друг друга, познакомились, любопытство удовлетворено.
Зачем ты пригласил Брута? Он не из твоей семьи.