Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
— Идем, — сказал Цезарь, направляя меня вправо.
Мы прошли мимо курии и солидного здания, встроенного в Капитолийский холм. Я уже была здесь раньше, когда выезжала посмотреть Рим.
— Что это? — спросила я, указав на неказистое строение.
— Тюрьма Туллианум, — ответил он. — Место, где содержатся государственные преступники.
— Моя сестра — там?
Я не могла себе представить гордую Арсиною в темнице.
— Да, вместе с остальными, кому придется участвовать в шествиях. Там находится галльский вождь Верцингеторикс, маленький Юба, сын нумидийского царя, и Ганимед, приспешник Арсинои.
— А что будет с ними потом?
— Их казнят, — ответил Цезарь. — В маленьком подземелье под тюремным зданием.
— Так поступают всегда?
— Конечно. Они подняли оружие против Рима и теперь должны заплатить за это. Но их казнь не будет публичной, к триумфу это не имеет отношения. — Он помолчал. — Печально другое: то, что им недостает уважения к себе. Будь у них чувство собственного достоинства, они покончили бы с собой, не дожидаясь позора.
— Но ведь ребенок неповинен в деяниях отца, — сказала я.
— О, Юбу не убьют. Его воспитают в римской семье.
— Арсиноя — женщина. Вы казните и женщин?
— А разве она не возглавила армию? — Голос его звучал невозмутимо. — Если она сражалась, как мужчина, то и умереть должна так же.
Впрочем, разве я не была свидетельницей того, как другую мою сестру казнили по приказу родного отца? Нужно принять все как должное. Арсиноя пыталась убить меня и Цезаря. Окажись она на моем месте — избавилась бы от меня не раздумывая. Но неужели поражение и изгнание сами по себе не являются карой?
— Ты не кажешься милосердным, — заметила я, — хотя известен своей снисходительностью.
— Смотря с кем меня сравнивать. Иностранных врагов у нас щадить не принято, а твои соотечественники, как мне помнится, творили расправы и в собственной семье. Если кто-то из римлян, пусть и сражавшийся против меня, желает ко мне присоединиться, я дам ему такую возможность. Я сжег бумаги Помпея, потому что не хотел знать, кто состоял с ним в переписке.
— Весьма великодушный поступок, — признала я. — Но разве это не опрометчиво?
Мы пересекали маленькую темную улочку, и мне пришлось взять Цезаря за руку, поскольку я не знала дороги.
— Может быть, — сказал он. — Но я полагаю, что любой другой путь ведет к тирании и провоцирует такую ненависть, которой уже не пережить.
— Но если ты прощаешь своих противников — таких, как Брут, — сдается мне, тебе следует подыскать для них должности или, по крайней мере, побольше добрых слов. Прощать имеет смысл лишь для того, чтобы привлечь людей на свою сторону. Иначе это ничего не дает.
— Но должны же они испытывать ко мне благодарность?
— Не должны, если они не любят тебя.
Мне это казалось совершенно очевидным. Если человек, которого мы ненавидим, поступает с нами милостиво, мы с презрением отвергаем и этого человека, и его милосердие.
— Подольщаться к бывшим недругам и вилять перед ними хвостом я не стану, — заявил Цезарь. — Предоставляю это Цицерону и ему подобным. Цицерон так жаждет признания, что ведет себя подобно девице на возрасте, что без конца вертится перед зеркалом и каждому брошенному на нее взгляду придает особое значение. Фу!
Спорить с ним было бесполезно. Может быть, он и прав. Я продолжала идти с ним рядом по мощеной улице, сама не зная куда.
— А как ты получил должность великого понтифика? — полюбопытствовала я.
Меня это интересовало, и вопрос казался нейтральным.
— Я купил выборы, — без обиняков ответил Цезарь. — В Риме все продается.
В следующий миг мы резко свернули за угол, и перед нами открылся новый Форум Цезаря. Облака рассеялись, как по заказу, и луна светила в полную силу. Я уже однажды любовалась этим Форумом, но в сияющем лунном свете он выглядел так, что у меня перехватило дыхание.
— Это мой дар Риму, — сказал Цезарь. — Новый Форум.
Цезарь взял меня за руку и повел через наполовину замощенный внутренний двор. Мы поднялись по ступенькам с боковой стороны храма. Потом Цезарь наклонился, чтобы зажечь свой фонарь.
— А это мой дар богине Венере Прародительнице, от которой, через нашего предка Энея, происходит род Юлиев. Перед битвой при Фарсале я дал обет воздвигнуть ей храм, если она дарует мне победу.
В его приглушенном голосе слышалось благоговение перед собственным творением. Портик украшало множество картин — судя по виду, греческих, — и на одной из стен красовался комплект старинного оружия и доспехов.
Внутри храм был темным и безмолвным. Там стоял резкий пыльный запах недавно обработанного камня. Наши шаги гулко отдавались в тиши, будто мы находились в гигантской пещере, а темнота не позволяла составить представление о подлинных размерах помещения.
Цезарь помахал фонарем над головой, осветив маленький круг, однако углы и дальний конец по-прежнему оставались за пределами видимости. С молчаливой сосредоточенностью жреца он двинулся вперед. Там на пьедесталах высились три большие статуи.
— Вот богиня, — сказал он, поднеся фонарь к лицу той, что находилась в середине.
На ее лице светилась таинственная удовлетворенная улыбка, а мраморная грудь была усыпана жемчугами.
— Ее изваял Архесилай из Греции, — сообщил Цезарь.
— Если так, ты воистину почтил богиню, — отозвалась я. — Это один из величайших ныне живущих ваятелей.
Цезарь сместил фонарь направо, осветив еще одну статую, свое собственное изваяние, а потом, со словами: