Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
— Похоже на то, как бывало в палатках в Испании? — спросила я, лежа рядом с ним и прислушиваясь к холодному дождю.
— Ничего подобного. Здесь мы купаемся в роскоши: крыша не протекает, постель не сырая. — Он взял меня за руку. — Как говорится, кто не побывал в зимней кампании, тот жизни не видел.
— Тогда в следующий поход ты обязательно должен взять меня с собой, — шутливо предложила я, а когда он рассмеялся, добавила: — Но ты, конечно, не планируешь новых походов. У тебя не осталось врагов.
— Кроме парфян.
— Предоставь парфян самим себе. И они оставят тебя в покое.
— Когда-нибудь орлы разгромленных легионов Красса вернутся в Рим.
— Но почему их должен возвращать именно ты? — возразила я. — У тебя и в Риме полно нерешенных задач. Парфян оставь для Цезариона. В конце концов, если ты завоюешь весь мир, что останется ему? Следующему поколению тоже нужна возможность проявить себя.
— Я хочу заключить с тобой уговор, — сказал Цезарь своим тихим, насмешливо-серьезным голосом. — Я останусь в Риме на некоторое время, если останешься и ты.
Он помолчал и спросил:
— Согласна?
Еще одна пауза. Он попросил:
— Пожалуйста.
Да, зачем нам так скоро расставаться после долгой разлуки? Я протянула к нему руки, обняла и крепко прижалась к нему. Мне хотелось приковать его к себе железными обручами и собственным телом прикрыть от опасностей. Хватит завоевывать земли, покорять страны и расширять границы. Пришло время упрочить то, что уже достигнуто.
В ту ночь он удовлетворился границами моей маленькой комнаты и тем, что я могла предложить ему. А я предложила ему всю себя.
Вопреки тому, что я считала разумным, Цезарь вознамерился провести триумф в ознаменование своей победы. Он заявил, что война представляла собой «испанский мятеж» при содействии изменников-римлян. Я сказала, что это никого не введет в заблуждение, но он ответил, что ему все равно. Кое-кто счел, что обычное трезвое здравомыслие в те дни изменило Цезарю, что у него закружилась голова из-за невероятных удач и славы. Мне же кажется, причина в его усталости, подозрительном отношении знати к каждому его шагу и слишком большой спешке. Он поступил с сенатом и народом Рима как со своими противниками: для достижения полной победы как можно скорее навязывал решающую битву. Но политика и война — не одно и то же. Если на поле брани Цезарь не знал соперников, то на поприще интриг дело обстояло иначе. Разгром всех врагов и назначение диктатором дали ему неоспоримое право на изменение системы управления; такое же право в свое время получил Сулла. Римляне надеялись, что он собирается как-то «восстановить республику» — эти ханжеские слова были у всех на языке.
Однако суть заключалась в том, что драгоценная республика давно уже находилась при смерти. До сих пор я задаюсь вопросом, что можно было бы предпринять, чтобы «восстановить» ее — если не возвращаться назад, к тем временам, когда она себя оправдывала. Республика, по существу, являлась объединением небольшой группы людей, закрытым клубом — вроде «общества Имхотепа», созданного нами в детстве. Она обслуживала интересы немногочисленной римской знати, но совершенно игнорировала потребности других слоев общества. По мере расширения границ число недовольных увеличивалось, и пренебрегать ими уже было нельзя. Цезарь осознавал это и в соответствии с потребностями времени готовился к преобразованиям, направленным против ревнителей старого порядка. О том, чтобы вернуть бразды правления косной аристократической касте, не могло быть и речи, хотя именно это и понимали под «восстановлением республики».
Испанский триумф состоялся — вопреки моему мнению, а также мнению Цицерона, Брута, Кассия, Лепида, Децима и даже, по слухам, Бальба и Оппия.
Начался октябрь, но день выдался необычно теплый. Снова были выметены улицы, на зданиях и монументах развешаны гирлянды, установлены трибуны. Цезарь, как годом раньше, ехал впереди во славе, за ним торжественно следовал Октавиан. Правда, в разгар торжеств и ликования один из народных трибунов отказался встать со скамьи, когда мимо проезжала триумфальная колесница.
Я была шокирована реакцией Цезаря: вместо того чтобы устремить вперед безмятежный взгляд, он остановил своих коней, угрюмо воззрился на обидчика и хриплым голосом воскликнул:
— Эй, Понтий Аквила! Если ты так настроен, почему не откажешься от должности? Ты же трибун!
Аквила ответил ему изумленным взором. Однако не встал.
Триумфальная колесница возобновила свой путь, но инцидент остался в памяти.
Последовавший за этим пир, как говорили, не оправдал ожиданий Цезаря (или же людских ожиданий?), в связи с чем триумфатор распорядился задать второй несколько дней спустя.
Но еще больше он оскорбил общественное мнение тем, что позволил отпраздновать собственные триумфы двум весьма заурядным военачальникам — Педию и Фабию. Именно из-за их неспособности совладать с противником Цезарю и пришлось самому отправиться в Испанию.
В то же самое время он вдруг ушел с поста консула и назначил Фабия вместе со вторым человеком исправлять эту должность в течение трех месяцев, оставшихся до конца года.
— О чем ты вообще думаешь? — спросила я его однажды вечером, когда он, урвав редкий свободный момент, заглянул на виллу.
— Меня без конца обвиняют в том, что я тиран, — ответил он. — Разве тираны отказываются от высоких постов?
— А почему ты злишься? — спросила я. — Разве ты гневался на Гнея Помпея или Верцингеторикса? Гнев помешал бы тебе победить их.
— Ну вот, теперь и ты даешь мне советы. Вспомни, что весь твой военный опыт сводится к безысходному противостоянию между твоими силами и войском твоего брата, а опыт самостоятельного правления — к тому, что ты лишилась трона и вынуждена была бежать.
Он почти выплюнул эти слова, но я на провокацию не поддалась.
— Не спорю. Однако нужно принять во внимание, что тогда мне было двадцать лет. Я мало разбиралась и в вопросах правления, и в боевых действиях. Но тебе, самому опытному солдату в мире, стоит вести себя дальновиднее.
— Да, ты была невежественна, зато теперь всеведуща. Сколько тебе лет теперь?
— Двадцать четыре, ты прекрасно знаешь, — сказала я. — И мое преимущество в том, что я лишь сторонний наблюдатель, а со стороны заметно много того, чего сами участники схватки углядеть не могут. Я вижу перед собой человека, злобно рассыпающего удары во всех направлениях, будто на него нападала стая волков. Так ли это необходимо? Обязательно заканчивать каждую свою политическую декларацию словами: «Так будет, если, конечно, мне позволит Аквила»? Что за мелочность! Словно деревенские бабы у колодца злословят о соперницах. Это недостойно тебя.