Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
— Да, однако я уже немолод, — промолвил Цицерон со скромной улыбкой. — Боюсь, не успею ею воспользоваться.
И тут я увидела группу знакомых людей: Брута, Кассия и Каску. Они держались тесной кучкой, словно были связаны. Брут пришел с женщиной, которую я никогда раньше не видела. Должно быть, это его новая жена Порция. Рядом с Порцией стояла Сервилия, и при виде ее я испытала укол зависти.
«Пожалуй, Цезарь мог бы сделать ее одной из своих дополнительных жен! — подумала я. — Нужно набрать их побольше, чтобы вполне использовать эту привилегию».
Занятая этими мыслями, я пропустила большую часть слов Цицерона. Услышала лишь конец фразы:
— Если ты подумаешь над этим.
— Прошу прощения, — сказала я. — Не мог бы ты повторить?
— Я спрашивал, нельзя ли мне взять на время имеющийся у вас манускрипт «Илиады», и еще меня интересуют стихотворения Сафо. Некоторые фрагменты ее сочинений есть только в ваших архивах.
В его живых глазах, окруженных сетью морщинок, светилось такое воодушевление, что я пожалела о том, что не в силах ему помочь.
— Прости, — ответила я, — но выносить свитки из библиотеки строго запрещено.
Выражение его лица мгновенно изменилось.
— Но ведь ты можешь отдать приказ.
— Нет. Даже мне это не позволено. Но я распоряжусь сделать копии.
— Значит, ты мне не доверяешь! — воскликнул он. — Копии!
— Я же говорю, что есть правило…
— А разве ты не абсолютная правительница? Ты не можешь менять правила?
— Это было бы несправедливо, — возразила я. — Нельзя отдавать приказы по своей прихоти.
— Для Цезаря ты бы мигом поменяла все правила, — холодно проговорил Цицерон.
— Копии вполне достаточно, — сказала я. — И ты мог бы сохранить ее для собственной библиотеки. Если ты вспомнишь о кораблекрушениях, ты, конечно, поймешь, почему мы не доверяем наши рукописи непредсказуемым морям.
— Понятно, — проворчал он уже без льстивой улыбки.
— Ты что, испытывал меня? Ибо в противном случае это не имеет никакого смысла, — сказала я. — Повторяю, я с радостью распоряжусь скопировать все, что тебя интересует.
— Не стоит беспокоиться, — буркнул он.
К моему изумлению, Цицерон повернулся ко мне спиной и ушел.
За всю мою жизнь никто никогда так не поступал. Впрочем, это же Рим, а Сатурналии — время вольностей. Господа прислуживают рабам, а хозяева поворачиваются спиной к гостям, даже если в гостях у них цари.
— Идем отсюда, — обратилась я к Птолемею и Хармионе. — Пожалуй, нам пора двинуться дальше.
— Да мы же сюда только что пришли, — заныл Птолемей. — Что тебя носит из дома в дом?
Выбор у меня был неширок: я знала дорогу лишь к жилищу Антония, чей особняк некогда принадлежал Помпею. Антоний, захвативший его после конфискации, славился бесшабашным образом жизни. Он не препятствовал своим бесчисленным нахлебникам, разграбившим богатейшее убранство дворца, а многие вещи, включая редкостную мебель и пурпурные покрывала Помпея, и сам просадил в кости.
Найти его тоже оказалось нетрудно. Большой особняк находился довольно близко от дома Цицерона, хотя располагался менее удачно — пониже, на уступе, отходившем от склона холма Палатин. Но все же значительно выше, чем Форум.
Со стороны главного входа доносился громкий шум. Я остановилась, надвинула шлем так, что забрало скрыло лицо, и сжала свой щит. Неожиданно на меня навалилась усталость. Мне вовсе не хотелось шататься по домам римлян, и все это делалось исключительно ради Птолемея. Первые два визита оказались неудачными, но вдруг нам повезет здесь?
Я расправила плечи и шагнула за порог.
Взрыв шума и жаркий воздух чуть не отбросили меня назад. Атмосфера была как на рынке или на состязании колесниц. В зале бурлила огромная беспорядочная толпа; одни приплясывали, другие ели, и все пили.
— Идем! — заявила я. — Проложим себе путь с боем!
Подняв щит, я принялась размахивать из стороны в сторону мечом, и народ (о, радость!) стал разбегаться, расчищая мне дорогу. Оказывается, Гомер прав, и в бою действительно есть упоение!
Позади меня Хармиона делала то же самое, а Птолемей выкрикивал:
— Вперед! Вперед! — и щелкал хлыстом.
Только сейчас я сообразила, что стоило бы найти ему потешную колесницу и лошадок. Это сделало бы наше появление еще более эффектным и доставило бы брату много радости.
Хмельная толпа расступалась перед взмахами моего меча, добродушно принимая правила игры — кто нарядился воином, тот и есть воин. Наконец-то, впервые за весь день, я почувствовала себя непринужденно. Здесь люди не собирались никого судить, они лишь хотели веселиться. Они настойчиво требовали этого веселья, зато не заботились о том, кто и как его обеспечит. В своем нескончаемом стремлении к разнообразию они были истинными демократами: кто именно позабавит их, царица, вольноотпущенник или раб — не имело для них никакого значения.
Единственное неудобство заключалось в том, что забрало моего шлема обеспечивало очень узкий обзор.
— Что это за шум? — неожиданно послышался рядом со мной голос Антония. — О, неужто мой дом подвергся штурму яростных воинов?
По его тону я поняла, что он, как и Лепид, мигом смекнул, что под доспехами скрывается вовсе не мужчина.
Я сорвала с головы шлем и не без удовольствия воззрилась на его растерянную физиономию.
— В-ваше величество, — заикаясь, пробормотал он. — Я… Такая честь…