Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
Прежде чем он успел продолжить, я услышала, как прибыл Лепид и слуги провели его в дом. Лепид был озадачен.
— Приветствую, прекрасная царица. Я сгораю от любопытства.
Он вопросительно взглянул на Цезаря.
— Нет, это не я затеял, — покачал головой Цезарь. — Я в таком же неведении, что и ты.
Лепид остановился у тлеющей жаровни, энергично потирая руки.
— Ну, хотя бы на холоде торчать не придется, — с улыбкой промолвил он.
Тут появился и Антоний, кажется, слегка удивленный тем, что оказался последним.
— Очень нелегко вырваться от Фульвии, — сообщил он в свое оправдание. — Скажи я, что тут замешана политика, она увязалась бы за мной, а развлекаться посреди ночи не отпустила бы.
— Неужто она тебя укротила, Антоний? — спросил Лепид.
— Ты вырвался, и уже не важно, каким образом, — заключила я. — Садитесь, друзья.
До сего момента все трое стояли посреди комнаты. Я указала им на удобные кушетки и украдкой взглянула на Цезаря в надежде, что он вспомнит о подушках и коврах наверху.
Расположившись на кушетках с гнутыми деревянными ножками и многочисленными мягкими подушками, они выжидающе уставились на меня.
— Расскажите мне о предстоящем празднике Луперкалий, — попросила я, усевшись напротив на стул с прямой спинкой.
Они несколько растерялись — неужели я созвала к себе под покровом тьмы троих самых могущественных людей Рима, чтобы послушать рассказ о празднике?
Наконец Антоний сказал:
— Это древняя церемония. Одним богам ведомо, с каких времен она повелась. Ритуал имеет отношение к плодородию. Жрецы разрезают снятые шкуры жертвенных животных на полоски и бегают по улице, хлеща ими встречных. Это шумный и буйный праздник.
— Он забыл сказать, что жрецы бегают по улицам полуобнаженными, а женщины, желающие зачать, нарочно подставляются под удары их ремней, которые называются februa. Много шума, все в крови перемазаны, — поморщился Лепид. — Не люблю этот праздник.
— Насколько я поняла по прошлому году, в народе он популярен, — заметила я. — Все приходят посмотреть на действо. И ты, Цезарь — разве ты не будешь наблюдать за происходящим на ростре? Разве это не входит в твои обязанности?
— О да, — сказал Антоний. — Он должен председательствовать на церемонии, в золоченом кресле и в триумфальном облачении.
— Значит, все будут смотреть на тебя? — спросила я Цезаря напрямик.
— Главным действующим лицом праздника буду не я, если ты это имеешь в виду, — ответил он.
— Но жрецы должны в итоге подбежать к нему, — поправил Антоний. — Они промчатся по всем улицам Рима и закончат путь у ростры.
— То есть именно это ты и будешь делать, — сказал Лепид. — Ты же один из жрецов.
— А также консул, — добавил Цезарь, и я услышала нотку разочарования в его голосе. — Достоинство консула несовместимо с действиями жреца Луперкалий.
— И кто создал это противоречие? — обратилась я к Цезарю, удивив его. — Разве не ты назначил Антония на две взаимоисключающие должности?
Цезарь поморщился: он не любил, когда я укоряла его, тем более при людях.
— К чему ты клонишь? — холодно спросил он.
И тут я поняла: сам факт, что они приглашены сюда женщиной, выбивает их из колеи. Римлянки заняты домом и не проявляют самостоятельности в иных сферах, а я, иностранная царица — единственная особа женского пола в Риме, имеющая возможность держаться с ними наравне. Приглашать их к себе, задавать вопросы и давать советы, не относящиеся к домашним делам.
— Вот к чему, — сказала я, поднявшись. — Тебе пора во всеуслышание объявить о намерении стать царем — или об отсутствии такового. А какое время подходит для этого лучше, чем Луперкалии? Ты будешь на возвышении, почти на сцене, у всех на виду. Надо перехватить инициативу, выступить и объявить народу то, что ты хочешь ему сообщить.
— А что я хочу сообщить? — спросил Цезарь и подался вперед, опираясь на костяшки пальцев.
— А уж это тебе решать, — ответила я. — По моему разумению, стоило бы успокоить народ, заявив, что ты не хочешь становиться царем. — Я помолчала. — Разве тебе недостаточно этих фальшивых историй, этих пятен на репутации, когда невесть кто приветствует тебя как царя, когда чьи-то руки надевают короны на твои статуи и пишут республиканские лозунги на преторском кресле Брута?
Он вздохнул.
— Да, действительно, меня они донимают.
— Тогда кончай с ними! Один из вас — Антоний или Лепид — предложит ему корону прямо на ростре, на Луперкалиях, на глазах у всего Рима. Сделать это нужно как можно демонстративно и театрально. А ты, Цезарь, должен решительно от нее отказаться — точно так же демонстративно и торжественно. Потом твой отказ занесут в анналы храма Юпитера на Капитолийском холме.
Несколько мгновений все молчали. Глядя на Цезаря, я поняла: если он недоволен, то только тем, что не сам до всего додумался.
— Очень умно, — наконец признал он. — Да. Это послужит ответом тем, кто мутит воду.
— При условии, что ты стремишься именно к такому ответу, — сказала я. — Ты должен заглянуть в свое сердце и убедиться.
Глаза его вспыхнули, и я поняла, что зашла слишком далеко. Мне следовало задать этот вопрос с глазу на глаз. Однако ответ был нужен сейчас, чтобы Антоний и Лепид знали, что им предстоит сделать.
— Что ж, — проговорил Цезарь. — Я уверен. Я не буду царем в Риме и не желаю им быть.
Одна ли я уловила эту тонкость — «царем в Риме», а не «царем Рима»?
— Значит, ты согласен с моим планом? Тебе предложат корону, а ты откажешься от нее? Кто это сделает: Антоний или Лепид?
— Я предложу корону, — сказал Антоний. — Меня уже знают как человека, способного на самые невероятные выходки, а у Лепида репутация более серьезного человека.
— Но тогда, может быть, лучше подойду я? — предложил Лепид. — Народ воспримет меня более серьезно.