Дневники Клеопатры. Восхождение царицы
Шрифт:
— В твой дом легко войти, — сказала я. — На всякий случай поясняю, что это похвала.
— Надеюсь, грабители придерживаются иного мнения, — со смехом отозвался он. — Правда, однажды я уже обновлял здесь обстановку. Могу сделать это и снова. Только на сей раз Фульвия будет против.
— Я имела в виду, что у тебя чувствуешь себя непринужденно.
— Ну, уж царица должна чувствовать себя непринужденно повсюду.
— Царица может пойти куда угодно, ты прав, — сказала я. — Но чувствовать себя непринужденно — нет, это большая редкость.
— Раз так, давайте наполним наши чаши!
Антоний подал знак служителю, и тот вынес великолепные золотые чаши.
— Бери!
Я посмотрела на чашу.
— Ты угощаешь своих гостей вином из таких сосудов?
— Да, а почему бы и нет?
— Но они же из чистого золота!
— Ну и что, а какое для них можно найти лучшее применение? Разве они не предназначены для вина?
Он взял чашу, церемонно вручил ее Птолемею и собственными руками наполнил до краев.
— Это цекубское, — сказал он. — Пей, сколько пожелаешь!
Птолемей просиял: значит, хозяин дома считал его взрослым!
Я огляделась по сторонам.
— Замечательные костюмы, — заметила я, глядя на шлемы, тюрбаны, щиты, пелерины, высокие сапоги.
Потом я внимательно присмотрелась к Антонию. На его темных кудрях красовался венок из плюща, а пурпурная туника, в отличие от одеяния Цезаря, оставляла открытыми могучие мускулы его рук.
— Кто ты? — спросила я.
— О, я тот, кто пробует вино, — ответил Антоний. — Это подходит мне лучше всего.
Неожиданно мне вспомнились его познания в области вин и виноградников — давным-давно, на празднике в Александрии.
— Похоже, ты настоящий Дионис, — признала я.
— Это всего лишь увлечение, — отозвался он. — Что бы ни говорили недоброжелатели, винопитие — не главное мое занятие.
— А каково же главное? — Мне было любопытно, кем он себя видит.
— Я солдат, — сказал он. — И правая рука Цезаря.
— И у тебя нет более высоких устремлений?
Он искренне удивился.
— А какие устремления могут быть выше?
— Быть первым в мире, а не помощником.
— Быть помощником Цезаря — это и значит быть первым во всех отношениях.
Глава 32
— Итак, у тебя будет несколько жен? — спросила я. — Надо же. Тебя теперь надо называть «Юлий Юпитер», но этого недостаточно. Ведь в качестве Юпитера тебе пришлось бы довольствоваться одной Кальпурнией, твоей Юноной.
Когда после долгого перерыва мы с Цезарем встретились наедине, его намерение стать многоженцем по-прежнему вызывало у меня ярость.
— Это вздор! — холодно заявил он. — Я не просил сенат ни называть меня Юлием Юпитером, ни разрешать мне иметь нескольких жен. О боги! Мои враги распространяют самую несусветную ложь, а ты, — он посмотрел на меня сурово, — им веришь! Вот, оказывается, какого ты обо мне мнения! С врагами все ясно, от них я ничего другого и не жду, но чтобы ты, моя…
— Да, твоя — кто?
Пусть ответит!
— Моя любовь, моя душа, мое второе «я».
— Но не твоя жена. У тебя есть Кальпурния!
Он отвернулся.
— Это утомительно.
— Для тебя — может быть. А я все-таки хочу уяснить одну вещь. Почему ты все еще связан с ней узами брака? Ты любишь ее?
— Развод с ней чреват скандалом…
— Скандалы никогда тебя не смущали. То, что ты ввел в сенат галлов и libertini, вольноотпущенников, вызвало куда больший скандал.
— Как улучшается твоя латынь, — с сарказмом заметил он.
— Отвечай.
— Я женился на Кальпурнии четырнадцать лет назад, — промолвил Цезарь. — Фактически мы все это время прожили в разлуке. Теперь я купаюсь в почестях, пожиная плоды своих трудов. Честно ли будет с моей стороны лишить ее, долгие годы жившую вдовой при живом муже, возможности разделить со мной славу в награду за лишения?
Он говорил так рассудительно и убедительно, словно я была требовательной эгоистичной капризницей.
— Ты царица, твоя страна изобилует богатствами. Ты не нуждаешься в почестях, которые оказывают мне. Но Кальпурния — без меня она ничто. Она страдала от того, что является моей женой, она жила одна в Риме среди ненавидящих меня, без защиты. Разве я не обязан хоть как-то ее отблагодарить? Бросив ее сейчас, я заслужил бы славу бессердечного негодяя. К тому же ей уже не устроить свою судьбу: никто не женится на ней, ибо весь Рим знает, что она бесплодна.
Да, убеждать Цезарь умел. Не зря считали, что в ораторском искусстве его превосходит лишь Цицерон.
— Как благородно, какое самопожертвование! — наконец проговорила я.
— У нас с тобой тоже есть будущее, — заверил он. — Я обещаю. Оно другое, более величественное, более долгое.
— Вот как? Что-то ты ни о чем подобном не рассказывал.
— Скоро, — сказал Цезарь. — План уже почти готов.
— А тем временем почести для тебя громоздят все выше. В сенате часами обсуждают новые титулы. Давай-ка посмотрим, что решили на прошлой неделе? Тебя будут называть Pater patriae — «отец отечества»…