Дневники св. Николая Японского. Том ?I
Шрифт:
Когда вернулись в церковный дом, пришел сюда один охладевший, у которого мы не были, но который увидел нас проезжающими по улице — обрадовался и прибежал; оказывается совсем не потерявшим веру, а терпящим домашнее стеснение от тестя и тещи, престарелых и закоренелых язычников; не позволяют они ему ходить в Церковь и знаться с христианами; он же, как видно, слаб, или, быть может, боится, что его прогонят из дома, — дом же богатый.
В начале восьмого часа началась всенощная и продолжалась часа полтора — была полная с ирмосами, пропетыми очень правильно. Поучение. Затем женское симбокквай; говорили трое: жена катихизатора — Любовь, о необходимости общественной молитвы: было у нее написано, и весьма длинное рассуждение; вероятно, с помощью мужа составлено; потом Акилина — из школы в Коодзимаци — Житие Святого Иокима и Анны рассказала, затем Варвара — из той же школы — докончила Житие святого Плакиды— Евстафия, начатое в прошлое собрание; значит, все говорившие — воспитанницы Миссийских женских школ, и на них возложена была сия обязанность навсегда; местные христианки отозвались своим неумением и неспособностью к кооги; но я убедил их переменить решение,
1/13 ноября 1892. Воскресенье.
Канума. Никко.
Ночью, с четвертого часа, не дали спать — все возили что–то по переулку, причем возчики распевали во все горло; кажется, готовились к сегодняшнему здесь «муне–анге» в строящемся новом доме; встали мы с о. Семеоном чем свет, умылись, помолились, причем оказалось, что о. Семеон только одно начало утренних молитв знает на память, даже «Помилуй мя, Боже» прочитать не мог, — молитвенника же не догадался вчера захватить с собой. Плох он, далеко не таков, как о. Фаддей; к управлению Церковью мало способен, совсем дитя по характеру: простодушный, бесхитростный, но совсем недалекий: при всех разговорах и распоряжениях только эхом служит, и притом — бессильным; может он быть полезен еще священником на одном месте, в небольшом приходе, но большой Церкви, и притом неустроенной, поручить ему нельзя — ничего не сделает, — Но кого ставить еще священниками. Пошли, Бог, таких людей!
Оказалось по объяснении, что это мы ночевали в доме родного отца вышеозначенной Варвары, бывшей в школе в Коодзимаци, теперешней здешней лучшей певчей в Церкви и лучшей говорящей на женском собрании, по крайней мере, вчерашнем. Она отдана приемышем в дом Сато — здешнего фотографа, приемная мать ее, Евдокия — усердная христианка; родной же ее отец и мать и приемный отец — язычники, до сих пор остающиеся совсем холодными к христианской проповеди, а между тем отец — гостиник — преклонный уже старец; сильно укоротил я бедную Варвару за то, что она дочернею любовию не старается спасти своих родителей от угрожающей им вечной гибели; речь в тоже время направлена была и к Фоме Тасогава, отец которого совсем в гроб смотрящий, тоже язычник; рассказал, в пример, как маленькая Вера Кису обратила своего отца, постоянно таща его молиться с собою и с маменькою, надевая ему крест и заставляя целовать его; заплакала варвара, и верно будет же давление от нее на родителей, и поможет ей Господь тронуть их сердца!
В восемь часов утра отправились из гостиницы в церковный дом, дорогой осмотрели местную кумирню, посвященную сыну Сосано–оно микато; снаружи кругом превосходная резьба, но приходящая в упадок, как и быть должно. Вековые хиноки и кеяки окружают кумирню. За ними сейчас и наш юный церковный дом. В восемь часов начали обедницу, за нею была проповедь для христиан, но слышали и собравшиеся язычники. Около десяти служба была кончена; с десяти началась проповедь для язычников. Опасались мы, что совсем мало будет слушателей, ибо как раз в это же время началась лекция о чем–то по земледелию, заранее подготовленная, и для которой приглашен лектор из Токио; собралось, однако, и на нашу проповедь человек до 40, и люди большею частию дельные и видные в городе. Сначала говорил о. Семеон, но совсем не так умно, как о. Фаддей; тянул бесконечные примеры, переливал из пустого в порожнее с самым глубокомысленным видом и поразительным жестом объявлял какуюнибудь зауряднейшую мысль, бухал иногда и ужасную дичь, например, «сууманно хоси–ва Ками–но дзиттай–но уцини цукураретари» (бесчисленные звезды внутри существа Божия сотворены) — это в объяснение Божия вездеприсутствия. Совсем плоховат о. Семеон! Я сказал обычную начальную проповедь язычникам. Кончилось в половине первого часа. Выгода держанья проповеди (так рано днем, между прочим, та, что детей и прочего пустого народа, производящего шум и мешающего и говорить, и слушать, не бывает; приходят слушать именно только желающие слушать, а не праздно шатающийся люд, которого так рано не бывает.
Из Уцуномия от катихизатора Сакураи получено известие, что он говорил с пятью заблудшими, и они хотят повидаться со мною, — чтобы я для того, возвращаясь из Канума, сегодня остановился в Уцуномия, но мы еще вчера послали ему известие, что из Канума проедем сначала в Никко, где есть христианское семейство, потом в Асио, где человек 12 христиан, и на медный рудник, где также есть христиане, повидаться со всеми ими, — и оттуда уже на обратном пути заедем в Уцуномия.
В два часа пополудни отправились мы с о. Семеоном из Канума; по дороге завернули, в сопровождении Фомы Тасогава, осмотреть пеньковую мануфактуру. Устроена превосходно. Кроме местной пеньки, здесь обрабатывается получаемая из Китая и даже из Индии. Ее мнут, чешут, прядут, ткут — паруса и парусины; кроме самого первого расчесывания, все производится машинами; машины приводятся в движение не паром, а водой, падающей с горы и проведенной для того издали. Несколько сот мужчин и женщин заняты работой, которая беспрерывно идет день и ночь. Устроена мануфактура пять
В четвертом часу напутствуемые собравшимися на станцию братиями и сестрами мы с о. Семеоном отправились по железной дороге в Никко и минут чрез пятьдесят были на месте. Остановились я японской гостинице Кониси, во избежание дороговизны по–европейски устроенных отелей; здесь угостили отличной ванной и порядочным ужином, после которого о. Семеон пошел разыскивать здешних христиан, а я черчу сие.
2/14 ноября 1892. Понедельник.
Никко. Асио.
Рано утром о. Семеон опять отправился к христианину, ибо вчера виделся только с его матерью язычницей. Вернулся и сказал, что он придет сюда, а в дом к нему нельзя–де. Скоро и пришел с женой и двумя детьми: девочкой — Марфой, шести лет, и грудным младенцем, некрещеным; дома остался третий, средний между ними, тоже некрещеный; зовут сего христианина Петр Кобаяси, жену — Ниной, он — сын здешнего каннуси, которого специальность — китайская музыка; ежемесячно три раза он, как музыкант, участвует в торжественных богослужениях. Служба эта — родовая сего дома, шестнадцати поколений подряд. Старик (пятидесяти двух лет) нельзя сказать, чтобы веровал в то, чему служит, но так как живет сим, то в другую веру перейти считает невозможным — и оттого и сыну христианином быть не позволяет. Между тем, сын, будучи учителем школы в Канума, сделался христианином и женился на христианке — дочери врача Иосида, младшей систры бывшего катихизатора Ионы. Отец не знает о христианстве Петра, который, обремененный уже семейством из трех детей, принужден малодушествовать, хотя в душе, кажется, искренне верующий. — Все это напоминает старую историю Димитрия Сфеброновича в Ефесе. — Петр получает, как учитель, жалованья всего 5–6 ен, как он говорил, живет в доме отца. Хотел бы поступить в Катихизаторскую школу, — к чему, по–видимому, и способен, да не знает, как быть с семейством, пока будет учиться. Свиданию с нами он и Нина, видимо, обрадовались.
Простившись с ними, мы с о. Семеоном отправились в Асио, 7 ри от Никко, пешком, ибо нужно переваливать чрез горы; не совсем нужные вещи оставили в гостинице; для несения чемодана с необходимыми взяли селовека. Проходили, выступая из Никко, у подножия горы, на которой в великолепных кумирнях чтутся, как боги, Иеясу и Иемицу, а в драгоценных […] покоятся своими костями. Тихое место избрал себе для покоя многоутружденный Иеясу; вероятно, и журчание водопадов не доносится до него, и ничто не мешает его сладким грезам. Его гениальный внук лег бок о бок с ним. Оба они совершили великое дело: успокоили Японию на триста лет, связав львов — удельных князей — железными цепями.
Поднимаясь по ущелью выше и выше, мы встретились с современною Японией, хватающею самые верхи практической цивилизации: по воздушной железной дороге, точно по воздуху издали — плывут тяжелые вещи — туда и обратно. В Кодаки и Акакура (в Асио — общее имя) медные рудники тоокейского богача Фурукава; для переправления чрез горы слитков меди из рудников и всего, чту нужно в рудники, в четырех местах протянуты по высоким столбам железные канаты, приводимые в движение паровыми машинами. Мы по дороге зашли взглянуть на одну из них. Машина в 15 сил приводит в движение железный канат, протянутый чрез высочайшие вершины и глубокие пропасти на пространстве 3.800 метров; движется канат днем и ночью и заменяет 300 грузовых лошадей в одну сторону и 300 — в другую; идет груз от места до места полтора часа; скоро пар заменят водой, и тогда работа машины будет обходиться еще дешевле. Выписаны машины из Америки и поставлены в запрошлом году. Фурукава начал разрабатывать эти рудники лет пятнадцать тому назад; рудники весьма обильны медью.
В Асио— Мацубара — городок, мы пришли уже в пятом часу вечера, о. Семеон посоветовал мне остаться здесь, сам же отправился в Кодаки, 1 1/2 ри отсюда, чтобы оповестить христиан и собрать их к моему прибытию завтра туда часов в восемь утра. Остановился я в гостинице Идзумия, принял ванну в виде лекарства усталым ногам, поужинал и принялся было читать путеводитель по Никко, как кто–то пришел и, не объявляя о себе, кто он, присел к жаровне и стал курить. «Кто вы?» — Неясно говорит о себе. Наконец, мало–помалу, оказалось, что православный христианин, из смущенных Давидом Санода восемь лет тому назад в Уцуномия, им же наученный вере, крещенный о. Савабе, и потом сбитый с толку; «Бросил я веру», — говорит, но потом по течению разговора оказалось, что искра под пеплом еще теплется. Младший брат был один из двух молодых людей, пришедших сюда из Уцуномия в Катихиза торскую школу и ушедших по наущению Санода; этот брат поступал потом к протестантам и одним из миссионеров (Девисом?) послан в Америку, где проучился шесть лет, и ныне катихизаторствует в Токио у протестантов. О себе говорит сей — Самуил Судзуки, как потом назвал себя, что он в протестантство не перешел; поверил ему. Обещал я ему прислать две–три книги, чтобы он, читая, возобновил знание веры и возгрел сердце; советовал еще ему найти здесь слушателей учения и, если найдет 8 человек, так что с ним и женой будет 10, то я из Токио или другого места пришлю катихизатора, месяца на полтора, протолковать «осиено кагами». Он обещался известить меня в Токио, если найдет. Прощаясь, дал ему крестик вместо полученного им при крещении, который он говорит, отдал младшему брату. Уходя и получая благословение, привычным движением руки перекрестился; значит не «бросил веру!» — «Вероятно, благодать Божия привела меня сегодня увидеться с вами», — говорил он.