Дневники Зевса
Шрифт:
Однажды, собираясь посвятить мне жертвенник, Геракл попросил новую одежду. Деянира дала ему тунику, которую вымочила в крови Несса. Едва надев эту тунику, он ощутил по всему телу ужасное жжение. Геракл хотел было сорвать ее с себя, но ткань прилипла к коже и срослась с ней; вместе с тканью он сдирал и лоскутья кожи.
Ни вода, ни масло, ни мази — ничто не помогало; ничто не могло исцелить раны Геракла или хотя бы умерить его страдания. Любое прикосновение заставляло его стонать; делать он ничего не мог, лежать тоже не мог — это становилось пыткой; сон был ему заказан. Боль истощала его силы, он уже не думал ни о чем,
Кровь Несса была отравлена, и яд проник в кровь самого Геракла. Но, как я вам уже неоднократно говорил, вещи существуют не только сами по себе, они также являются значением других вещей в других разрядах. Ужасная туника воплощала собою также угрызения совести. Деянира облачила убийцу кровью его жертвы. Для Геракла это было искуплением вины. Он помнил всех, кого сразил, уничтожил — иногда по необходимости, но часто без всякого проку. И теперь все эти прерванные жизни осаждали и пожирали его.
Когда Деянира поняла, что помогла уничтожить того, кого любила, она потеряла рассудок и покончила с собой.
Но Геракл по-прежнему невыносимо страдал и знал, что не может прекратить эти страдания. Туника Несса была также кое-чем третьим: старостью, ужасной мукой оттого, что жизнь прожита, — этой проказой, что наиболее болезненно разъедает тех, кто был самым активным и сильным.
Чтобы покончить со своими муками, а также чтобы остаться верным самому себе, Геракл покинул свое жилище и ушел в горы. Его сопровождали только племянник Иолай и друг Филоктет. Они поднялись на гору Эта, что между Фессалией и Македонией, неподалеку от Фермопил. Добравшись до вершины, Геракл терпеливо сложил огромный костер и лег на него. От дружбы он ждал последней услуги: попросил Филоктета разжечь огонь.
Могучий Геракл умер добровольно, не из страха перед жизнью, но из отказа слабеть. Это была его последняя победа.
Дорогие сыновья, я ждал его там! Когда его охватило пламя, я бросился к нему, вырвал из огня его тяжелое постаревшее тело и отнес на Олимп. И я даровал ему зрелость вместе с бессмертием. В вашей памяти Гераклу всегда будет сорок лет.
Благодаря Гераклу та эра была отмечена примирениями. Я смог убедить Геру оставить враждебность по отношению к моему чудесному незаконному сыну. Представил его как исполнителя пророчества, сделанного ею во время войны с гигантами, и сказал, что он и есть тот сын от смертной, который должен был помочь нам очистить землю от напастей. Я даже добился от Геры, чтобы она согласилась дать Гераклу в божественные супруги нашу дочь Гебу.
Таким образом, Геракл в бессмертии соединился с вечной Юностью. Этот брак стал его наградой и как будто окончательным искуплением. Разве способность сохранять молодость не есть ваша самая главная надежда и ваше самое чудесное завоевание?
Опираясь на палицу, склонив на львиную шкуру свою рыжую бороду, Геракл взирает на вас с высот Олимпа и времени — на вас, люди, на вас, его братья — и улыбается вашим свершениям. Обычно он держится рядом с Прометеем; их объединяет молчаливая вечная дружба. В память о своем наказании и избавлении Прометей носит на пальце кольцо, сделанное из бронзового звена его цепи, в которое вставлен камень с Кавказа.
Столь решительно удалив Фетиду, я не испытывал от своего отказа меньше горечи. Столь обдуманно отдав Гебу Гераклу, я не испытывал меньше грусти. Замужняя дочь, неудавшаяся любовница; у меня стало пустовато на сердце. Любовь, которой отдаешься, или которой сопротивляешься, или которой хотя бы благоприятствуешь перед прочими — всегда причина для беспокойства.
Признаюсь, меня донимало беспокойство. Разве риск, открывшийся в том, что касалось Фетиды, не таился во множестве других нимф или богинь?
И я также ломал себе голову, кого призвать отныне к столу богов, чтобы разливать амброзию и одаривать улыбкой вечной юности. Кто, не слишком похожий на Гебу, но очень напоминающий ее, незаметно окружит меня своими заботами и как отца, и как любовника?
Ответ я, в который раз, нашел среди людей.
Ганимед, потомок Электры Самофракийской через Дардана, и, стало быть, один из моих прапраправнуков, пас в Троаде стада своего отца-царя. За исключением фригийского колпака, из-под которого выбивались его золотистые кудри, ничто больше не скрывало его наготу. Ему было восемнадцать лет. Ни один смертный никогда не будет столь же красив. Совершенство черт, поступи и тела, блеск глаз под опушенными загнутыми ресницами, линия губ, соразмерность плеч и бедер, стройность длинных мускулистых ног, упругая кожа, гладкая и нежная как шелк — нет, никогда ни один смертный не сможет сравниться с ним.
Свою пастушью работу он выполнял довольно рассеянно. Другие мечты, столь же властные, сколь и смутные, обитали в нем. Он грезил о лазури и высоте, о лучезарной славе, но еще не знал в себе ни призвания, ни особых дарований. И трепетал от желания, общего у всех юношей: жить в вечной высоте, избежав заурядностей человеческого удела. Он с восхищением смотрел на орлов, круживших над холмами Троады.
Однажды один из этих долго паривших орлов опустился рядом с Ганимедом. Молодой пастушок ничуть не испугался. Он приблизился к огромной птице, которая сама наблюдала за ним своим грозным глазом, склонив голову набок, погладил орлиные перья, блестящие, словно клинки, запустил пальцы в пух на шее. Расслабился, прижавшись к его спине. Мы приручали друг друга.
Так же, как я быком похитил Европу, я царственным орлом похитил Ганимеда, и, громко хлопая крыльями, клювом разрывая облака, гордо отнес мальчика на Олимп. Его юное сердце, каждое биение которого я ощущал, стучало от восторга и гордости гораздо больше, чем от страха.
Царю Тросу, отцу Ганимеда, я поднес в дар золотую виноградную лозу — произведение Гефеста, а также двух великолепных коней для его колесницы. Царь Трос не оплакивал своего сына. Он был тщеславен и любил покрасоваться в колеснице.
Я сделал Ганимеда кравчим богов. И часто приглашал его разделить со мной мои ночи.
Тут вы, сыны мои, сразу же начинаете насмехаться, злословить, дескать, наш-то отец Зевс со своей полуседой бородой, тяжелыми плечами, округлившимся брюшком был отъявленный негодяй и гадкий растлитель, скатившийся в зрелом возрасте к отвратительным порокам. Ни одно из моих увлечений не доставляло вам повода изрекать столько глупостей.
Во-первых, напомню вам, что гнусность происходит не столько от самих поступков, сколько от того, как их совершать. Совершая на двух ложах одни и те же движения, с одного вы встанете облагороженным, а с другого — перепачканным грязью.