Дневники
Шрифт:
Миссис Хорнби. На четыре года старше мужа. Ростом меньше пяти футов. Фигурой напоминает пивную кружку. Жизнерадостная. Очень невежественна, складывает 27 и 10, получается 31. Сильный акцент. Здесь, кажется, с определенным артиклем the обходятся двояко. Перед согласными его зачастую вообще опускают, а с гласными – присоединяют одним звуком к самому слову.
Сыну, «нашему Джо», только что исполнилось 15, и уже год работает в шахте. Сейчас – в ночную смену. Уходит на работу в 9 вечера, возвращается между семью и восемью утра, завтракает и ложится в постель, которую освободил другой жилец. Обычно спит до пяти или шести вечера. Начинал работать за 2 ш. 8 п. в день, прибавили до 3 ш. 4 п. – до фунта в неделю. Из них удерживаются (страховка и пр.) 1 ш. 8 п. в неделю, 4 п. – трамвай, на работу и обратно. Итого 16 ш. 4 п. – заработок за полную рабочую неделю. Летом, однако, будет неполное рабочее время. Довольно высокий, худой, мертвенно-бледный юноша, явно измотан работой, но в общем, кажется, доволен.
Том, двоюродный брат миссис Хорнби, холостяк, тоже снимает у них жилье – платит 25 ш. в неделю. Очень волосатый, с заячьей губой, человек тихий и недалекий. Тоже работает в ночную смену.
Джо, еще один жилец, холостой. Безработный, пособие – 17 ш. в неделю. Платит за жилье 6 ш. в неделю, питается самостоятельно. Встает в 8, чтобы уступить кровать «нашему Джо», и почти на весь день уходит из дому – в публичную библиотеку и т. д. Немного дурак, но какое-то образование получил и любит выражаться пышно. Объясняя, почему не женился, с важностью произносит: «Матримониальные цепи – дело ответственное». Повторял это несколько раз, видимо, формула ему нравится. Полностью безработный 7 лет. Выпивает, когда представится случай (теперь, конечно, такого не бывает).
В доме на первом этаже две комнаты и кухня, на втором – три комнаты; крохотный дворик сзади, и там уборная. Горячая вода не подведена. Дом запущен, фасадную стену вспучило. Арендная плата – 12 ш., с коммунальным налогом – 14 ш. Общий доход семьи Хорнби:
После платы за аренду и коммунального налога остается 3 ф. 16 ш. 4 п. На эти деньги надо кормить и одевать четырех человек и другие расходы на троих [13] . Сейчас и я вношу, но это временное.
26
10 Общий доход семьи Хорнби приблизительно эквивалентен нынешним lb150.
13
Семья Х. зажиточна по здешним меркам. [Приписано рукой Оруэлла.]
Уиган в центре выглядит не так плохо, как изображают, определенно не так угнетающе, как Манчестер. Пирс в Уигане, говорят, разобран. Башмаки на деревянной подошве здесь обычная обувь, также и в меньших городах вокруг, вроде Хиндли. Женщины постарше обычно носят на голове платок, а молодые, видимо, только из-за крайней бедности. Почти все одеты очень плохо, молодежь на углах не такая бойкая и шумная, как в Лондоне; очень заметных признаков бедности не видно – только некоторое количество закрытых магазинов. Говорят, что каждый третий зарегистрированный рабочий – безработный.
Вчера вечером в зале кооперативного общества с разными людьми из N. U. W. M. слушал выступление Уола Ханнингтона {27} . Плохой оратор, многословие, все клише социалистических ораторов и неубедительный акцент кокни (и тут тоже: коммунист, вполне обуржуазившийся), но слушателей порядком завел. Шумное одобрение, когда он объявил, что, если у Англии с СССР начнется война, СССР победит. Публика несдержанная и очевидно безработная (1 из 10 – женщины), но весьма внимательная. После речи сбор денег на аренду зала и железнодорожные билеты Х. из Лондона и обратно. Собрали 1 ф. 6 ш. – неплохо, с двухсот безработных.
27
Уол Ханнингтон (1896–1996): один из лидеров Национального движения безработных (NUWM) и автор работ «Трудности безработных 1919–1936» (Unemployed Struggles 1919–1936) и «Проблема районов хронической безработицы» (The Problem of the Depressed Areas), опубликованных Клубом левой книги в ноябре 1937 г. Как и «Дорога на Уиган-Пирс», опубликованная ранее, его книга содержала иллюстрации (32 страницы). Редж Рейнольдс, один из оруэлловских друзей-пацифистов, писал с сочувствием о «Голодных маршах», но отмечал, что люди, собравшиеся в Гайд-Парк-Корнере в Лондоне, «не выглядели голодными, особенно этот упитанный коммунист Уол Ханнингтон, их предводитель». («Моя жизнь и преступления» – My Life and Crimes, 1956, p. 106). Кроме того, он написал полезную брошюру «Господин председатель! Краткое руководство по порядку проведения митингов» (“Mr Chairman! A Short Guide to the Conduct and Procedure of Meetings”, 1950).
Шахтера всегда можно узнать по синему следу въевшейся угольной пыли на переносице. У некоторых людей постарше на лбу синие узоры, как у сыра «Рокфор».
Собранные 1 ф. 6 ш., т. е. 312 п., с аудитории около двухсот человек – это примерно полтора пенса с человека в среднем.
Ужасный холод. Долго шел вдоль канала (где когда-то был пирс) к каким-то холмам шлака. Страшный пейзаж – кучи шлака и трубы, извергающие дым. Некоторые кучи почти как горы, одна прямо Стромболи. Резкий ветер. Послали пароход, чтобы взломал лед перед баржами с углем. Матросы на баржах закутаны до глаз. Все «пруды» (залитые водой места, где осела почва над заброшенными шахтами) затянуты льдом цвета умбры. Ледяные бороды на шлюзовых воротах. По снегу медленно пробежали несколько крыс – смирные: видно, ослабели от голода.
Жилищные условия в Уигане ужасны. Миссис Х. рассказывает мне, что в доме у ее брата (ему только 25, так что, думаю, единокровный, но у него уже ребенок 8 лет) в четырех комнатах – «2 наверху, 2 внизу» – живут три семьи, 11 человек, из них 5 взрослых.
Со всеми шахтерами, с которыми я знакомился, происходили несчастные случаи – либо с ними самими, либо с их родственниками и друзьями. Двоюродному брату миссис Хорнби глыба угля сломала позвоночник («И он протянул еще семь лет, все время в мучениях»), а ее зять упал в новую шахту глубиной в 1200 футов. По-видимому, он бился о стены и на дно упал уже мертвым. Миссис Х. добавляет: «Его и не собрали бы, если бы не новый клеенчатый костюм на нем».
Ходил со сборщиками N. U. W. M., чтобы узнавать факты о жилищных условиях, прежде всего в жилых прицепах. Делал заметки, Q. V. {28} Больше всего бросалось в глаза выражение на лицах некоторых женщин, особенно в перенаселенных автоприцепах. У одной было лицо, как череп. Вид непереносимой нищеты и упадка. Я еще подумал, что самочувствие у нее такое, какое было бы у меня, если бы я с ног до головы был выпачкан навозом. Но все эти люди, казалось, принимают свои условия жизни как данность. Им снова и снова обещали жилье, но все напрасно, и они пришли к убеждению, что пригодный для жизни дом есть нечто недостижимое.
28
Q. V.: quod vide – «смотри там-то» (лат.). В данном случае – в заметках Оруэлла, частично воспроизведенных в Полном собрании, Х, 546; также илл. 31 в «Дороге на Уиган-Пирс» (там жилые автоприцепы в Дареме, а не в Уигане).
Проходя по кошмарному грязному проулку, увидел женщину, молодую, но очень бледную, выпачканную, как обычно, изнуренного вида. Она стояла на коленях перед сточной канавой и ковыряла палкой в засорившейся свинцовой сточной трубе. Я подумал: какая страшная судьба – стоять на коленях перед канавой в переулке Уигана, в лютый холод, и тыкать палкой в засорившийся сток. В этот момент она подняла голову перехватила мой взгляд; такой тоски в глазах я никогда не видел, и мне пришло в голову, что она думает о том же, о чем и я.
Эту запись Оруэлл развил в «Дороге на Уиган-Пирс»:
Поезд вез меня по чудовищному ландшафту терриконов, труб, груд железного лома, грязных каналов шлаковой грязи, исчерченной следами деревянных башмаков. Был март, но погода страшно холодная и повсюду кучи почернелого снега. Медленно катясь по окраине города, мы миновали ряд за рядом маленьких убогих домов, выстроившихся перпендикулярно к полотну. Позади одного дома молодая женщина, стоя на коленях, прочищала палкой засорившуюся свинцовую сливную трубу от раковины в доме. Я успел ее разглядеть: фартук из дерюги, грубые деревянные башмаки, красные от холода руки. Она посмотрела на поезд, и я был так близко, что чуть ли не встретился с ней взглядом. У нее было круглое бледное лицо, обычное усталое лицо женщины из трущоб, в двадцать пять лет выглядящей на сорок из-за выкидышей и беспросветного труда, и за ту секунду, что оно мелькнуло передо мной, я успел разглядеть выражение такой безысходности, какой мне еще не случалось видеть. И мне пришло в голову, что мы ошибаемся, говоря: «Для них это не то же самое, что было бы для нас», – что люди, выросшие в трущобах, не представляют себе ничего иного, чем трущобы. То, что я увидел в ее лице, не было бессловесным страданием животного. Она сознавала, что с ней происходит, понимала не хуже меня, как ужасен ее удел – стоять на коленях в лютый холод на осклизлых камнях трущобного двора и тыкать палкой в вонючий сток.