Дни и ночи
Шрифт:
— Что такое? — удивилась Дора. — Кажется, вы не разделяете энтузиазма Рикардо.
Застигнутый врасплох, Александр замялся:
— Что вы, что вы! Вы ошибаетесь.
Рикардо по-дружески положил руку на руку художника.
— Александр, друг мой! Не бойтесь. Вы все можете ей говорить. Я не Тристан, Дора не Изольда. Вспомните о моих словах: «Каждая история любви — уникальна».
— Можете вы мне объяснить, в чем дело? — забеспокоилась Дора.
— Да скажите же ей, — подбодрил Рикардо. Подавив нерешительность, Влазаки наклонился к ней:
— Вы, быть может, посчитаете меня пессимистом, но дело в том, что я боюсь за вас. За вас обоих. Вот и все.
— Боитесь? Но почему?
— Просто так. Глупые мысли лезут в голову. Я считаю, что Рикардо прав. Я слишком впечатлительный А как же? Все художники такие. Скажите-ка лучше, чем я могу вам помочь?
— Минуточку, — запротестовала Дора. — Мне хотелось бы все понять.
Рикардо обратился к художнику:
— Вы разрешите ей объяснить?
Влазаки поднял руки и тут же обреченно опустил их.
— Если считаете нужным…
— У Александра есть одна теория, — начал аргентинец. — Он уверен, что существует рок, с незапамятных времен довлеющий над влюбленными. Наш друг убежден, что настоящая, божественная любовь обязательно будет уничтожена богами. Глаза Доры расширились.
— Боги? Наказание? — Она искренне рассмеялась. — Вы верите в эти сказки, месье Влазаки? Зачем богам, если даже они существуют, вмешиваться в наши бедные чувства?
— Вы правы, мадам, они не вмешиваются… пока эти чувства бедные, то есть человеческие. Но как только мы переходим определенные границы, когда мы приближаемся к уровню небожителей, тогда они строго наказывают нас. Боги страшно ревнивы.
— Если вас это может успокоить, скажите себе, что мы с Рикардо не собираемся достигать их уровня. Мы любим друг друга «по-человечески».
Влазаки замкнулся в молчании. Ему явно не хотелось насильно навязывать свои убеждения — мешали присущие ему скромность и деликатность.
— Как бы то ни было, — сказал Рикардо, — ваше участие нас искренне трогает.
Художник постарался улыбнуться и с наигранной непринужденностью махнул рукой:
— Я поглупел. Не надо на меня сердиться. Вернемся к причине вашего приезда. Думаю, вам потребуется кайк… Он в вашем распоряжении. Когда собираетесь отправиться?
— Честно говоря, как можно скорее, — ответил Рикардо. — Наш пароход отплывает в Пирей через два часа. Досадно было бы опоздать на него.
— В таком случае отправляйтесь. Я провожу вас до стоянки.
Александр посчитал нужным приободрить Дору:
— Вам не придется снова идти той же дорогой. Кайк стоит на якоре на восточном склоне острова — он полого спускается к морю.
Произнеся это, он встал, давая понять, что можно отправляться.
Мотор по-прежнему хрипел и кашлял, как старый астматик. На отлогом берегу все еще сохранились красные оттенки. Но когда они причалили к Акротири, то уже не видно было белой птицы, которая несколькими неделями раньше сопровождала Александра и Рикардо. Белая птица исчезла. Не было и ветра. Перестали стрекотать кузнечики, необычная, впечатляющая тишина царила над руинами.
Дора иронично произнесла:
— Недаром твой друг сравнивал Кносс с некрополем. Это место не из веселых, как и пресловутый дворец сэра Эванса.
И тем не менее профессиональный интерес археолога пересилил ироничное отношение. По мере того как перед ними возникали развалины домов, мельницы, ткацкие станки, ее восхищение возрастало.
— Это что-то необычайное, — возбужденно проговорила Дора. — Мир, застывший во времени. Представляю, какие сокровища еще таятся под землей! Какой удобный случай предоставляется преемникам Стергиу!
Рикардо пришлось сделать над собой усилие, чтобы ответить ей. Им вновь овладело волнение, оно сжимало ему горло, мешая говорить.
— Какой-нибудь греческий археолог мог бы подхватить эстафетную палочку. Вот ты, к примеру, — сказал он Доре.
— Мне бы очень хотелось.
Она наставила на него указательный палец:
— А вот и меценат! — И спросила тут же: — Ты, кажется, говорил о какой-то фреске? Где она?
Он махнул в сторону полуразрушенного жилища:
— Там, если память не подводит. Она бросилась туда.
Очень скоро они остановились перед двумя юношами.
Сердце Рикардо едва не выскакивало из груди. Что касается Доры, то она впала в экстаз.
— Какое великолепие! Никакой наигранности! Твой художник совершил подвиг!
Несмотря на смятение, Рикардо пытался прочитать на ее лице какой-нибудь знак, отражающий волнение; но заметил лишь восторг археолога, увидевшего редкую вещь.
После некоторого колебания он рискнул спросить:
— Ты ничего особенного не испытываешь?
— Я ждала этого вопроса. Нет, любовь моя. Ничего. Ничего, кроме уважения и восхищения к этому месту и к этой фреске в частности.
Ноги отказывались его держать. Он присел в уцелевшем уголке комнаты.
— Ты мной недоволен? — забеспокоилась она.
— Нет. Я недоволен собой, только собой. Я заблуждался. Ослепленный тем, что пережил, я был уверен, что те же двери откроются и для тебя. Я ошибся. Мой опыт уникален и поэтому не может передаваться другому. Прости меня.
Дора опустилась на колени возле него.
— Простить тебя? За что? Благодаря тебе я открыла исключительное место для раскопок. Я дала себе слово в любом случае прийти сюда и ни о чем не жалею. — С нежной улыбкой она добавила: — В конце концов, разве мы не жили здесь?
— Ты снисходительна, но я думаю, пора сразу же закрыть книгу фантомов.
Не говоря ни слова, она прижалась к нему. А напротив освещенные солнечными лучами юноши, казалось, подсмеивались над ними.
— Уже поздно, — произнес Рикардо после долгого молчания. — Пароход не будет ждать.
Дора встала, и они пошли обратно.
Развалины были уже позади, когда она вдруг споткнулась о какой-то предмет, торчавший из земли. Дора чуть не упала и вынуждена была ухватиться за руку своего спутника.