Дни нашей жизни

Кетлинская Вера Казимировна

— Что ж, подождем, пока наши работяги присоеди­нятся, — сказал Диденко, уселся в кресло и на миг при­крыл глаза.

Подошел час отдыха — и сразу навалилась уста­лость, и хочется беспечно поболтать о разных разностях с милым человеком, настраивающим сейчас радиоприемник, с талантливым, умным человеком, кото­рый так нравится Диденко... и забыть, что это он сде­лал ошибку, разрастающуюся из-за его упорства, и пора поговорить с ним начистоту, пока ошибка не зашла слишком далеко.

Григорий Петрович поймал в эфире музыку и усел­ся напротив Диденко

в другое кресло. У обоих было сегодня приподнятое настроение — добились-таки уско­рения строительства новых домов! А Немирову радост­нее стало оттого, что Клава, видимо, действительно крепко занята на заводе и только потому так поздно возвращается.

— Саганского тоже подпекают? — как бы между прочим справился Немиров. И засмеялся: — Если «меч­те самолюбивого директора» жарко, то должно пере­пасть и самому директору?

— Да уж это как полагается! — с улыбкой сказал Диденко. — Так что не мечтай, Григорий Петрович, о покладистом парторге. С покладистым хлопот не обе­решься!

— Так это смотря какой директор, я думаю.

— Что ж, Саганский директор неплохой, только ра­ботать с ним мне не хотелось бы. Заметил, до чего он хитер и изворотлив? Никогда прямо не скажет — да или нет, все вокруг да около крутит...

— Я, значит, лучше?

Вопрос шутливый, но ответ ожидается с интересом. Уже давно не было между ними крупных разногласий, но и полного ладу не было, а в последнее время наме­тились такие вопросы, что приходилось ходить вокруг них будто вокруг взрывчатки — того и гляди сдетонирует.

Диденко из-под опущенных век зорко вгляделся в настороженное лицо директора и серьезно ответил:

— Не знаю.

Помолчал и повторил:

— Не знаю.

И вдруг, выпрямившись в кресле и сразу взбодрив­шись, пылко заговорил:

— Давай начистоту, Григорий Петрович! Чего ты тянешь и виляешь с планированием? Почему? Думаешь я не вижу и не понимаю, что ты хитришь, недоговари­ваешь и наводишь тень на плетень? Вижу. Понимаю!

Григорий Петрович весь подобрался, но ответил ми­ролюбиво:

— Ну вот тебе раз! «Виляешь, хитришь». Сразу формулировочки! — И пожестче: — Хочешь делать очер­тя голову? А я не хочу и не буду. Я директор, я эти вопросы решаю, и я отвечать буду!

— Ты решаешь, Григорий Петрович, твою власть никто не колеблет. Но отвечаешь не ты один. И заинте­ресован в турбинах не только ты. Очертя голову никто делать не хочет. Но делать-то нужно!

Сдержав раздражение, Немиров ответил еще миро­любивее:

— А то как же? Каширину поручено подработать. На парткоме ведь я не отказывался? Только надо проду­мать, найти формы. Вот и все. Зачем же сразу обост­рять?

Он подошел к приемнику и пустил музыку погром­че. Передавалась опера, и опера хорошо знакомая, но не вспомнить было какая. Вслушиваясь в переплетаю­щиеся голоса певцов, Григорий Петрович старался уяс­нить для самого себя: почему он так не хочет этого внутризаводского стахановского планирования? В це­хах волнуются, требуют. Конечно, оно удобнее — рас­планировать работы

по всем четырем турбинам, а зна­чит — и всю работу завода, потому что одно связано с другим. Но это значит написать черным по белому: четыре турбины к 1 октября. Вторую — к 1 июля, третью — к 15 августа и так далее. А могу я дать га­рантию, что ни с одной не запоздаю? Не может разве случиться, что первые две дам в срок, а вторые две не­много задержу? А тут — хомут на шею.

— Что это такое, не узнаешь, Николай Гаврилович?

— «Князь Игорь», — проворчал Диденко, подошел и решительно приглушил музыку, так что она еле-еле ак­компанировала его голосу. — Послушай, Григорий Пет­рович! Мы с тобой не дети. Единое планирование нуж­но! На парткоме об этом говорили достаточно резко, так? Решение принято: «Поставить вопрос перед дирек­цией о необходимости...» Так? И ты, единоначаль­ник, решающий эти вопросы, ты не протестовал, ты голосовал вместе со всеми, только оговорочку сделал: надо, мол, подработать, продумать... Но с того парткома десять дней прошло, а воз ни с места. Каширин и не ше­велится. А ты делаешь вид, будто никакого решения и не было. Что, не так?

Немиров натянуто улыбнулся:

— Экой ты, право... торопыга! Я дал Каширину указания. Продумаем, найдем формы...

— Формы, формы! — раздраженно вскричал Диден­ко. — Формы находятся тогда, когда люди хотят найти их! А ты — хочешь? Ты отмахиваешься от всякого раз­говора о планировании, и отмахиваешься потому, что ввести досрочное обязательство в план — значит отре­зать все пути к отступлению. Вот в чем дело, Григорий Петрович, и не будем друг друга обманывать.

Теперь они стояли друг против друга, оба разозлен­ные и возбужденные.

— Первый раз слышу, чтоб меня пытались обвинить в нерешительности, — насмешливо сказал Немиров. — В жесткости, в чрезмерной требовательности — обвиня­ли. Что действую рискованно и слишком круто — обви­няли. Всякое бывало, а вот такого, как сейчас, слы­шать еще не доводилось.

— И я бы хотел, чтоб ни сейчас, ни потом не при­шлось этого повторять, — не уступая, сказал Диденко.

— Черт возьми! — крикнул Немиров и взмахнул ру­кой. Был бы поближе стол, стукнул бы так, что черниль­ницы подскочили бы. — Черт возьми! Неужели ты не знаешь, что я делаю все, решительно все для досрочно­го выпуска? Что я днем и ночью над этим работаю? Что для меня эти турбины — дело чести?

Диденко ответил непривычно тихо:

— Я! Я! Разве только в тебе дело? Почему ты не веришь коллективу, Григорий Петрович? Или ты всерь­ез думаешь, что ты один — своей энергией и властью — можешь вытянуть такое дело?

— Могу, если мне мешать не будут! — запальчиво крикнул Немиров.

Повернувшись спиной к Диденко, он снова крута­нул радио. В комнату ворвался залихватский голос:

Я бы знал, как жить! Я б не стал тужить!