Дни нашей жизни
Шрифт:
— До чего ж неинтересно построили! И как только приняли такой проект? Я б этого архитектора с завода вытолкал в шею!
Он прикинул в уме, при ком из его предшественников строились эти дома, мысленно обругал виновника. Сразу видно, не было у человека ни размаха, ни увлечения... небось только метры подсчитывал, много ли комнат выйдет, да поторапливал строителей, чтоб скорее сдавали, — с недоделками так с недоделками. Нет, теперь все будет иначе. Архитекторы сразу оживились, когда увидели, что у заказчика есть размах. А «подрядчики» скисли. Ишь ведь, без лифтов хотели строить!
— Только знаешь что, Николай Гаврилович? Давай твердо держаться — никаких ордеров на комнаты, никакой перегрузки! Каждому — квартиру. Отдельную, со всеми удобствами. Ванная, холодильный шкаф, газовая кухня, телефон... Здорово это я про телефоны вспомнил?
Он улыбнулся:
— А знаешь, почему вспомнил? Заехал я вчера в гастроном, смотрю, стоит наш мастер из кузницы, Воронков, возле автомата и этак умильно кого-то в театр приглашает. Меня прямо ударило — в новом-то проекте опять телефонизация не предусмотрена? Нет, думаю, врешь, не пройдет! Если я строю для своих людей дома, то уж это будут дома! И бегать к автомату свидания назначать не придется — ложись на диван, трубку к уху, и говори, пока не надоест.
Диденко усмехнулся, отметив про себя — «я строю» и «для своих людей», но промолчал. Как бы там ни было, есть у Григория Петровича и смелость мысли, и государственный подход к делу! Каждый раз, когда рассердишься на него или заметишь его ошибку, которую пропустить нельзя, — каждый раз директор в чем-то другом окажется и сильней, и решительней, поразит такой организаторской талантливостью, что невольно забудешь его промахи. С того дня, когда Григорий Петрович решил поставить новый регулятор на первой турбине, Диденко испытывал к нему восторженное чувство, близкое к влюбленности, и видел, что и весь заводской коллектив оценил смелое решение директора. Вот и сегодня: как ни нужны заводу новые дома, как ни кажется порою, что важнее всего — побольше жилой площади, пусть без лифтов, холодильных шкафов и телефонов, лишь бы поскорее! — нет, не допустил этого Немиров, все совещание повернул по-своему.
Понравилось Диденко и желание директора сразу после заседания поехать сюда — пройтись по тому месту, где в будущем году вырастут дома, окруженные зеленью, пройтись и зримо представить себе, как оно тут получится.
— Хорошо! Только вот эти коробки дело портят.
— Ничего, еще послужат! — откликнулся Диденко. — Городок турбостроителей! Когда все соединится зелеными массивами, старые дома вольются в ансамбль!
Сказав это, он сам удивился, что впервые, вопреки сложившейся на заводе привычке, назвал эти дома «старыми». А ведь скоро это новое определение приживется!
— Давай-ка пройдемся малость, — предложил Диденко.
Они вышли на проспект. Немиров отпустил машину. Пройдя немного, оба оглянулись. Непригляден был пустырь, но разве они видели пустырь? Перед их глазами стояли новые дома с балконами, с широкими окнами, за которыми белеют занавески и приманчиво загораются сотни огней.
— Первого начнут подвозить, — сказал Немиров. — Я с них глаз не спущу, пока не развернут работы на полный ход.
—
— Это уж само собой! — весело согласился Немиров. — У меня не помешкаешь! А ну, Николай Гаврилович, пошли ко мне, спрыснем хорошее начало, чтоб дальше не засохло, а? Может, и Клава уже дома. Твою Катюшу вызвоним. Поболтаем, отдохнем.
Клавы дома не было, Григорий Петрович сразу принялся звонить ей. Как всегда по вечерам, найти ее было трудно: в плановом отделе нет, говорят — наверно, в дирекции; в дирекции советуют позвонить в партком; в парткоме отвечают — только что была, может быть у главного инженера, а там сообщают — да, забегала, но уже ушла.
— Очень она занята сейчас, — с сердцем бросив трубку, объяснил Григорий Петрович. — Я и не вижу ее совсем.
— Да, они там воюют вовсю, — подтвердил Диденко. — Молодцы! Брянцев крутится, как на горячей сковороде, а они все подпекают, все подпекают!
Немиров повеселел — конечно, Клава просто занята. Хотелось расспросить, в чем там дело, но неловко показывать Диденко, что Клава ничего толком не рассказывает. Интересно, как там чувствует себя толстяк?
А Диденко в свою очередь взялся за телефон. Нежная и насмешливая улыбка проступила в его лице еще до того, как он дозвонился. Что-то она сейчас делает, Катя-Катюша?
Вчера вечером он застал Катю в слезах. Лежит на кровати и плачет навзрыд. Стал допытываться, из-за чего, — разрыдалась еще пуще. Оказывается, «проработали на педсовете».
«Хвалили, хвалили, и вдруг… — она всхлипнула, — «слишком увлекается иллюстративными материалами»! — Всхлип. — «Ищет дешевой популярности у ребят...» — Всхлип. — «Заинтересовать умеет, а конкретного знания географических сведений не добивается...»
Диденко пробовал утешить и успокоить, робко высказал мысль, что, может быть, какая-то доля истины в этой критике есть.
«Ну и что? Даже если есть? — выкрикнула Катя и снова громко всхлипнула. — Мне-то от этого не легче?! При всем коллективе...»
Он вздумал напомить ей, как она сама посмеивалась над ним, когда он расстраивался, и предлагала «поскулить вместе», но Катя оттолкнула его и сквозь слезы крикнула:
«Так ты партийный работник! Что ты нас сравниваешь? Ты привык, ты других учишь самокритике, ты обязан воспринимать ее... а я не могу, не могу, не могу, когда при всех!..»
Катя отозвалась веселым, но не домашним, а тем другим голосом, каким говорила в школе.
— Катюша, я у Немировых. Приезжай и ты!
— Хорошо, Коля, только немного погодя, у меня тут товарищи зашли.
— Эбро — Тахо — Гвадалквивир?
— Ara!
Значит, ее подружки-географы сбежались обсуждать вчерашний педсовет. Диденко дразнит их ученической скороговоркой: «Сена — Луара — Рона — Гарона — Эбро — Тахо — Гвадалквивир!» Легко себе представить, как сейчас от них достается всем инспекторам и завучам! У Кати принцип: ребят надо увлечь, тогда знания сами уложатся в голове. Диденко тоже уверен, что ребят надо увлечь, он гордится Катиной популярностью среди школьников и склонен заочно признать завуча н всех инспекторов сухарями.